Если грузины имели богатую православную традицию и собственные церковные учреждения еще до включения Грузии в Российскую империю, то татарское сообщество православных христиан появилось только в результате завоевания Поволжья Москвой в XVI веке. Те, кто были крещены в то время, впоследствии назывались «старокрещеными татарами». В истории этой группы многое остается спорным, но можно предположить, что вошедшие в ее состав отличались слабой исламизацией, а некоторые были даже «языческими мусульманами», находившимися на окраине тюрко-мусульманского мира. Сочетая в своей духовной жизни элементы ислама, христианства и язычества, в условиях консолидации татаро-мусульманского сообщества и под влиянием новых православных миссионерских методов, введенных Н.И. Ильминским, эти крещеные татары в XIX веке могли избрать одну из двух главных самоидентификаций. Одни открыто отказывались от христианства и присоединялись к исламу – несмотря на то что государство этого не признавало[14]. Другие мало-помалу вырабатывали для себя особую православно-татарскую (или кряшенскую) идентичность. Оценить жизнеспособность такого феномена нелегко, но можно попытаться это сделать, рассмотрев развитие этой группы в первое советское десятилетие, когда православные миссионеры, конечно, не могли действовать так, как в царское время. Оказывается, что после революции кряшенская идентичность не исчезла (частично благодаря большевистской стратегии поощрения этнонационального самосознания) и в ходе революционных перемен стала более секулярной. В этих условиях могли появиться даже «кряшенские коммунисты» и особая «кряшсекция» компартии. Четвертая глава описывает этот длительный процесс начиная с распространения среди крещеных татар более динамичного миссионерского православия и кончая официальным отказом от признания кряшен особой этнической группой и их слиянием с общей массой татар[15].
В последнем разделе рассматривается взаимосвязь религиозных вопросов и других аспектов государственного управления – сферы гражданских прав на окраинах империи и во внешней политике. Пятая глава – «В объятиях государства?» – освещает систему ведения актов гражданского состояния, или так называемых метрических книг, в условиях сугубо конфессионального государства. В то время как европейские страны вводили гражданскую метрикацию, царское правительство не было ни идеологически склонно, ни бюрократически подготовлено к отказу от существовавшей системы, при которой обязанность метрикации возлагалась на духовных лиц признанных государством конфессий. Эта система имела для консервативного имперского режима те преимущества, что заставляла почти всех подданных быть хотя бы формально религиозными, а представителей духовенства большинства исповеданий – выполнять важные государственные функции, в известных случаях бесплатно (на что многие из них в свое время жаловались). Однако в этой системе были и существенные недостатки, вызывавшиеся прежде всего ее фрагментарностью. Поскольку метрикация в царской России охватывала разные конфессии, то в книгах фиксировались жизненные вехи разного рода – крещения, обрезания, конфирмации, и велись эти книги на разных языках, иногда с употреблением разных алфавитов, что усложняло транслитерацию имен. Иногда информация, вносившаяся в них, была совершенно недоступна тем чиновникам, которые в ней нуждались. Кроме того, некоторые части населения вовсе не включались в этот режим документирования и, соответственно, в общеимперский гражданский порядок. Любопытно, что несмотря на обсуждение введения гражданской метрикации, в последние годы империи правительство пошло в противоположную сторону и предоставило право ведения метрических книг духовным лицам некоторых религиозных групп, у которых до того гражданские акты регистрировали именно светские чиновники. И поскольку духовные лица и институты продолжали служить посредниками между государством и подданными империи, постольку они препятствовали попыткам правительства сконструировать гражданскую нацию и создать более прямые связи между собою и отдельными гражданами. «Правительственность» («governmentality») российского самодержавия, если применить концепцию Мишеля Фуко, оставалась ограниченной[16].
14
Я проанализировал это направление в своей монографии: Werth P. At the Margins of Orthodoxy. См. также новейшую статью: Kefeli, Agnиs. The Tale of Joseph and Zulaykh on the Volga Frontier: The Struggle for Gender, Religious, and National Identity in Imperial and Postrevolutionary Russia // Slavic Review. 2011. Vol. 70. № 2. Р. 373–398.
15
Вопрос о кряшенах приобрел особую актуальность в связи с проведением переписи населения России в 2002 г., когда возник вопрос о том, считать ли кряшен отдельной этнической группой или частью единого татарского народа. См., напр.: Соколовский С. Кряшены во Всероссийской переписи населения 2002 года. Ч. 1. М., 2004; Единство татарской нации / Pед. М.Х. Хасанов и Д.М. Исхаков. Материалы научной конференции Академии наук Республики Татарстан. Казань: Фен, 2002 (о кряшенах пишут прежде всего В.В. Иванов и Г.М. Макаров); Gorenburg, Dmitry. Tatar Identity: A United, Indivisible Nation? (Доклад, представленный на конференции «Emerging Meso-Areas in the Former Socialist Countries: Histories Revived or Improvised?» в Славянском исследовательском центре Университета Хоккайдо (Япония), январь 2004 г.); а также материалы на кряшенском сайте www.kryashen.ru . Следует оговориться, что моя статья касается лишь исторического аспекта этого больного вопроса и не претендует на его решение в современных политических условиях.
16
О метрических книгах преимущественно с источниковедческой точки зрения см.: Антонов Д.Н., Антонова И.А. Метрические книги России XVIII – начала XX в. М.: РГГУ, 2006. В частности, авторы констатируют, что, будучи по форме источником религиозного характера, метрические книги с момента своего появления по сути значительно ближе к светскому источнику и что в дальнейшем светский компонент постоянно возрастал. Но Антоновых интересуют почти исключительно православные метрические книги, и поэтому проблема религиозного разнообразия не попадает в их поле зрения.