В противоположность ему многие представители духовенства хорошо разбирались в том, что впоследствии исследователи назовут «народным православием», и понимали весь «соблазн» открытия останков святых, а потому как могли протестовали против этого. Понимал это и Ленин, отдавший распоряжение о показе фильма о вскрытии мощей Сергия Радонежского: «Надо проследить и проверить, чтобы поскорее показали это кино по всей Москве».
Хотя следует отметить, что не все большевики разделяли такую позицию. Так, например, старый социал-демократ и большевик Сергей Мицкевич, в 1918 г. приехавший из Саратова в Москву и занявший видный пост в Московском отделе народного образования, писал своему знакомому Ленину: «Я считаю, что нет ничего более нелепого и вредного для нас, как это пресловутое вскрытие... Это никого ни в чем не убеждает, распространяются легенды, что настоящие мощи прячут, а вскрываются поддельные. Озлобление же растет. Особенно это опасно в настоящий острый момент — мобилизации и наступления Колчака. Это ведь, кроме того, является нарушением принципа отделения церкви от государства. <...> Нужно срочно дать распоряжение о прекращении повсеместно этих актов и вообще против поступков, грубо нарушающих религиозные чувства населения: курение в церкви, нахождение в шапках в алтаре. Это проделывают нередко примазавшиеся коммунисты, нередко пьяные». На письме Ленин поставил резолюцию: «Курскому. Красикову».
Комиссар юстиции Дмитрий Курский на этом же письме оставил свой отзыв: «Я считаю, что Мицкевич находится в паническом настроении. Безобразия при вскрытии, конечно, недопустимы. Разубеждать старух, конечно, невозможно. Но имеются массы писем и сообщений с мест, что впечатление огромное не в пользу суеверий, а наоборот». В данном случае Курский был прав. Разубеждать бабушек было бесполезно, но то, что видели люди вместо мощей, вызывало в лучшем случае недоумение. При этом большевики, конечно, по подсказке «церковных большевиков» типа Галкина поступили хитро: мощи вскрывали не они, а представители духовенства.
Трудно отделаться от чувства глубокого омерзения, читая протоколы вскрытия реальных мощей, которые Церковь действительно сохраняла сотни лет, как, например, мощи Сергея Радонежского. Конечно, сами по себе «поддельные мощи» не могли в корне подорвать народную веру в Бога, но сильно дискредитировать Церковь и духовенство были способны, и власти умело этим пользовались, обращаясь порой и к Евангелию.
Вот, например, что писал председатель Вологодского губисполкома М. Ветошкин епископу Александру (Трапицыну) по поводу вскрытия мощей Феодосия Тотемского, обличая духовенство в сознательном подлоге и лжи: «Это ли проповедовал миру великий революционер, сын плотника из Назарета? Что бы сказал он, пламенный защитник бедноты, униженных и обиженных, жизнь отдавший за други своя, если бы он узнал, какой великий обман именем его будет твориться на земле? А что сделала церковь из его учения? Она обратила революционное учение наивно мудрого плотника на службу богатым и сытым мира сего, она сделала его предметом беззастенчивой эксплуатации народных масс и средством для обмана их». В письме вологодского большевика виден чистый антиклерикализм без всякой примеси антирелигиозности, наоборот, он умело использует народную религиозность в пропагандистский целях.
Кампания по вскрытию мощей была самой удачной антиклерикальной и антицерковной акцией за все существование Советской власти, ее итоги использовались в атеистической пропаганде вплоть до начала перестройки. И совершенно прав Григорий Федотов, когда писал, что для многих верующих результаты кощунственного вскрытия мощей были «тяжелым потрясением». Причем идеологическая составляющая этой акции менялась: вначале ее рассматривали как антиклерикальную («посмотрите, как попы вас обманывают»), потом как антицерковную («вас обманывает православная церковь») и, наконец, как антирелигиозную («если нет нетленных святых, то нет и Бога»).