Андроник также изложил суть своей полемики с Львовым и члену Синода архиепископу Арсению (Стадницкому), прося Новгородского владыку «оказать должное внимание к настоящему делу и не допустить безапелляционного ходатайства обер-прокурора. с унижением для архиерейства на непоправимый соблазн православных и на радость восставшим на Церковь».
После всего этого Андроника оставили в покое. Можно предположить, что здесь сказались не только вышеприведенные аргументы владыки, но и его положение в епархии, где он пользовался непререкаемым авторитетом как у мирян, так и среди духовенства. Показательно, что епархиальный съезд в Перми полностью поддержал архиерея, который сумел в корне пресечь изгнание духовенства с приходов, принявшее в других епархиях характер стихийного бедствия. Конечно, нет смысла видеть в Андронике и защитника синодального строя. Можно уверенно констатировать, что все наиболее авторитетные иерархи Церкви в последние годы стояли в оппозиции «антиканоническому» строю. Просто Пермский епископ не испытывал оптимизма по поводу возможности новой власти в условиях нарастающего хаоса разрешить и внутрицерковные проблемы, даровав Церкви долгожданную свободу.
Шестого марта в харьковской газете «Русская жизнь» была напечатана проповедь архиепископа Антония (Храповицкого) по поводу произошедших событий. «Меня спрашивают, почему я не отозвался... о том, кому теперь повиноваться в гражданской жизни и почему перестали поминать на молитве царскую семью. Пусть не думают, что это молчание или то, что я сейчас скажу, внушено мне страхом. С 28 по 3 марта я ничего не говорил, потому что не знал, какова воля Государя, имя его по-прежнему возносилось на молитве». 3 марта, по словам Антония, решено было поминать Михаила. После отречения новый «государь велел повиноваться Временному правительству, состав которого, возглавляемый кн. Львовым и г. Родзянко, вам известен из газет. С этого момента означенное правительство стало законным в глазах всех монархистов». Антоний призывал к «послушанию Комитету новых министров» и его главе князю Г.Е. Львову и М.В. Родзянко, «а равно и всем местным властям, которые были и будут утверждены упомянутым комитетом.» (Антоний, очевидно, подобно ряду современников, смешивал Временное правительство, возглавляемое Г.Е. Львовым, и Временный комитет Государственной Думы, возглавляемый М.В. Родзянко.) Отмену молитв за царя архиепископ объяснял тем, что царя теперь нет, «оба царя от управления Россией отказались сами, а насильственно их невозможно именовать тем наименованием, которое они с себя сложили. Если бы царь наш не отказался от власти и хотя бы томился в темнице, то я бы увещал стоять за него и умирать за него... От вас зависит, если желаете, устроить снова царскую власть в России, но законным порядком, чрез разумные выборы.» Пересылая данное поучение в Синод, Антоний писал, что «препровождает его на благоусмотрение Синода. и покорнейше просит указать о том, правильно ли я поступил». Несмотря на то что поучение архиепископа можно было интерпретировать как монархическую агитацию, от Антония не стали требовать как от Андроника, каких-либо объяснений.
Возможно, это объясняется тем, что уже через несколько дней харьковский владыка стал проситься на покой. Конечно, Антоний не делал открытых заявлений против революции. Однако, чтобы разобраться в настоящей ситуации, он советовал читать пастве книгу протоиерея Т. Буткевича «Уроки Французской революции» издания 1907 г. В либеральных церковных кругах данное произведение рассматривалось как антиреволюционный памфлет, и намек Антония был понят. В целом позиция самого известного в России архиерея-монархиста была близка позиции епископа Андроника, хотя и была выражена более осторожно.
Дело Екатеринбургского епископа Серафима стоит особняком среди прочих «архиерейских процессов» после Февральской революции. Серафим стал единственным архиереем, уволенным на покой именно по причине произнесения проповеди по поводу революционных событий. Власти в лице обер-прокурора Синода проявили завидную дотошность, проведя настоящее следствие по поводу одного-единственного выступления, которое преосвященный неосторожно позволил себе 2 марта 1917 года. Реконструкция данной проповеди архиерея сама по себе малоинтересна в отличие от многих писаний, которые опальный владыка направлял во все инстанции, от местного Комитета общественной безопасности до обер-прокурора включительно.