О своих противниках Макарий говорил как о людях «ограниченных количественно, и необходимо сказать, и умственно, — по его словам, — они, бывшие ярыми членами Союза русского народа, теперь стали социалистами-террористами». В местной прессе епископ опубликовал обращение к пастве, где писал, что в Орле он человек новый и «если добра не успел сделать, но ведь и зла тоже еще (!) не сделал».
Говоря же о своей деятельности, в которой не было ничего «опасного», а только то, что он «всемерно работал. над освобождением, хотя и неполным, рабочего класса из цепких лап жестокого и чуждого русскому народу капитала». Епископ указывал, что из правых партий он уже вышел шесть лет назад и «занялся своим делом». По поводу же обвинений в связях с «темными силами» Макарий писал: «.я не могу считать рабочих и вообще народ, благу которого я служил, “темными силами”». Преосвященный отмечал, что у него нет «непростительных грехов против демократии и свободы народной». Отрицал Макарий и то, что он в своих проповедях «сравнивал убиенного иудеями Иисуса Христа с насилием или что-то в этом роде над Николаем вторым».
По его словам, он способствовал пресечению еврейского погрома в Киеве в 1906 году и даже являлся председателем городской думской комиссии по оказанию помощи евреям. «Конечно, — заключал Макарий, — были ошибки в моей деятельности, но ничего никогда не было во вред народу, которому посвящена большая половина моей жизни». Следует отметить, что черносотенцы, к числу которых и принадлежал владыка, и до революции нередко использовали антикапиталистическую риторику, как ни парадоксально, конкурируя в этом с левыми партиями.
Однако попытка епископа перейти на революционный язык не принесла успеха, а только вызвала злобный юмор у представителей «революционной общественности». Владыке напомнили его предыдущую черносотенную деятельность, связи с Распутиным (со ссылкой на только что опубликованные писания Илиодора) и недавние речи в защиту самодержавия.
В Синод Макарий писал, что исполнительный комитет «не обращает никакого внимания на... желания лучшей части духовенства, всецело преданной Временному правительству и желающей осуществить принцип новой церковной жизни: “свободная Церковь в свободном государстве”». Правда, тут же отмечал епископ, «свободы в действительности нет никакой: такого давления на совесть и даже саму жизнь. никогда еще не было». Самому Макарию «аракинцы» предъявили и ультиматум: все решения по управлению епархией «должны подлежать контролю Комитета. который имеет право признавать или не признавать ваши определения и постановления». На данном документе епископ написал резолюцию, что он «лично ничего не имеет против большей осведомленности. по делу епархиального управления», но считает необходимым сообщить это высшим властям для разрешения этого вопроса.
Однако попытки Макария найти компромисс с комитетом только подогревали аппетиты последнего. Более активно пытались противодействовать «аракинцам» епископ Павел и секретарь консистории Пятницкий, который в отличие от других занял бескомпромиссную позицию по отношении к комитету, вообще отказываясь признать деятельность последнего. Стараясь сплотить противников комитета, Павел в обращении к корпорации Орловского духовного училища писал: «Аракин считает свое дело конченым и требует какого-то присоединения к себе. Кроме того, весьма недвусмысленно намекает, что всех можно и арестовать с помощью городского Комитета общественной безопасности, этой почти единственной действующей ныне власти в городе, к которой наши церковные объединители уже успели примазаться». В данном обращении Павел также писал, что «Аракин берет отпуск, чтобы ехать в Петроград, Москву, Калугу и другие города представительствовать от имени объединенного духовенства нашей епархии».