Иркутский генерал-губернатор А.В. Пильц в связи с этим направил письмо министру внутренних дел А.Д. Протопопову, в котором сообщал, что «отношения между губернатором и епископом Никоном, причем неправой стороной является последний, исключают всякую возможность пребывания их одновременно в Красноярске. Ежедневно можно ожидать крупного скандала между ними». Плевал Никон с колокольни на эти доносы.
Отправленное 25 февраля 1917 г. письмо уже в момент написания было неактуальным и впоследствии было направлено в Синод из МВД «по принадлежности» — скорее уже как исторический документ.
Февральский переворот, как уже отмечалось, Никон воспринял с громадным энтузиазмом. Революционные события только прибавили энергии Енисейскому архиерею. 4 марта владыка собрал совещание городских священно- и церковнослужителей для «обсуждения текущих событий и отношения к ним духовенства». Он стал забрасывать новое правительство телеграммами и письмами. Так, А.Ф. Керенского он просил освободить «великого ученого украинца Грушевского — защитника прав славной нации» и рассмотреть дело митрополита Шептицкого, «ревностного служителя Отечества». Министра народного просвещения он просил «пожалеть украинскую и другие национальные школы».
Главным объектом эпистолярной атаки Никона стал обер-прокурор Синода Львов — ему владыка направлял телеграммы и письма, в которых развивал свои мысли относительно участия духовенства в политической борьбе, рассказывал о ситуации в Красноярске. «Здесь все идет прекрасно, блестяще, — телеграфировал владыка Львову. — Свободные здания учебных заведений, занятия закончены — передал Комитету безопасности и Комитету солдат с рабочими». О себе Никон сообщал, что он «весь в работе для успокоения страстей».
Активное участие вместе с городским духовенством принял владыка и в праздновании 10 марта — Всероссийского праздника русской революции. «В дни “переворота” в государственной жизни родины, — вещал Никон в кафедральном соборе, — я молчать не хочу, не могу и не буду... Россия наша дорогая воскресла, смертью старого строя попраны смерть, угнетения, болезни. отчаяние народа: тем, кто был во гробе — забыт, замучен, закован, унижен, обижен, — жизнь дарована». Хотя такие аналогии были и сомнительны с богословской точки зрения, в те дни это мало кого волновало. После молебна в 12 часов в Красноярске началось празднование «Праздника свободы», «Гражданской Пасхи», или «Весны России», как именовался сей праздник.
В торжественном шествии участвовали войска гарнизона, представители государственных и общественных организаций, учебных заведений, масса простых горожан. По ходу движения манифестантов была сооружена триумфальная арка, украшенная флагами и щитами с надписями: «Да здравствует Учредительное собрание!», «Да здравствует Англия!», «Да здравствует Франция!», «Слава борцам, павшим за свободу народа!» Сам епископ находился среди членов Комитета общественной безопасности, «верный своему долгу народного избранника и гражданина России», как гордо писали в церковной прессе.
Двенадцатого марта Никон вступил в партию «Народной свободы» и произнес на собрании местных кадетов зажигательную речь. «В то время,— говорил владыка,— когда наши герои проливали свою драгоценную кровь за Отечество, в то время, когда мы все работали на благо нашей Родины, Ирод (имеется ввиду император. — П.Р.) упивался вином, а Иродиада (имеется в виду императрица. — П.Р.) бесновалась со своими Распутиным, Протопоповым и другими пресмыкателями и блудниками». Речь Никона была слишком радикальной для партии кадетов. Следует учитывать и то обстоятельство, что говорил это епископ и что все его крайне политизированные и пристрастные речи печатались в церковной прессе.
Сам владыка, очевидно, считал Енисейскую епархию явно тесной и слишком провинциальной для такой личности, как он, поэтому и стремился попасть в Петроград на заседание Государственной Думы. Однако Львов, по-видимому, не испытывал особого желания видеть владыку в столице. Тогда Никон стал проситься в отпуск. «Я весь-весь горю и болен... а умирать еще не хочу, — писал епископ в Синод, попутно продолжая развивать свои мысли об участии духовенства в политической жизни. — Немыслимо быть не политиком. мы не дичь и не бревна.» Свое же финансовое благополучие он оценивал пессимистично: «Я ничего не имею, все роздал и теперь нищий». Требуемый отпуск епископ получил, но прежде чем уехать, решил созвать съезд духовенства.