Преследование епископата в послефевральской России не следует преувеличивать. Даже в процентном отношении увольнение 15 глав епархий — цифра незначительная. В Российской империи к 1917 г. было 68 епархий. (Следует также учитывать, что в 1917 г. количество епархий, на которые фактически распространялась высшая церковная власть, сократилось: западные губернии находились под оккупацией, а Грузинская Церковь (4 епархии составляли Грузинский экзархат) заявила о своей автокефалии.)
Однако создание некоего рода истерии вокруг «распутинского» и «контрреволюционного» епископата производило на современников сильное впечатление. Да и для самих иерархов перспектива возможного ареста с последующим расследованием «преступлений» могла еще недавно казаться невероятным фактом. Обер-прокурор Синода Львов даже задумал провести суд над архиереями-«распутинцами». «Мне странно, — говорил он в беседе с корреспондентом «Русских ведомостей», — что некоторые круги и лица ставят в вину, что я выбрасываю из Церкви распутинский сброд... Я считаю это своей священной обязанностью, тем более иерархи, которых я повыгонял, принадлежат к числу уголовных преступников. Я говорю это на основе неопровержимых документов, которые будут в ближайшее время опубликованы».
Задуманный архиерейский процесс, которого Россия не знала со времени бироновщины, провести не удалось. Да и не было тех «неопровержимых документов», о которых говорил обер-прокурор. Знакомство с материалами синодских ревизий и расследования деяний даже самых скандально известных иерархов показывают, что перечисленные в них факты церковных и даже канонических правонарушений (таких, как, например, симония или непотизм) документально подтвердить вряд ли было возможно.
Важным обвинением духовенству в дни революции являлся и вопрос о так называемых протопоповских (по имени министра внутренних дел Протопопова) пулеметах. Якобы эти пулеметы были установлены и на колокольнях церквей, откуда велся огонь по гражданскому населению в дни революции в Петрограде. Якобы эти пулеметы «жарили» (выражение из дневника З. Гиппиус) по толпе чуть ли не с колоннады Исаакиевского собора. В газетах даже появилась карикатура попа, стреляющего из пулемета с колокольни.
После революции было назначено целое следствие, материалы которого публиковались в прессе, оно ни к чему не привело. Никаких фактов и пулеметов на колокольнях найти не удалось. На некоторых зданиях действительно были установлены пулеметы, например на Зимнем дворце. Они были предназначены для стрельбы по воздушным целям.
Однако, как показал питерский историк В.Ю. Черняев, пулеметы на колокольнях все-таки, видимо, были, но к их установке духовенство не имело никакого отношения. Наличие этих пулеметов, даже если они не стреляли, служило фактором обвинения духовенства в контрреволюции.
Выборы архиереев
Одним из основных результатов «церковной революции» было повсеместное введение выборного начала. Сами выборы были важнейшим символом революционных процессов в Церкви. В 1917 г. выбирали настоятелей и настоятельниц монастырей, приходских священников, дьяконов и псаломщиков. Однако центральным событием данного процесса было избрание высших иерархов.
Выборы архиереев в 1917 г. — известный факт, попавший даже на страницы учебников истории. Однако исследователи только констатируют сам факт проведения выборов, перечисляя несколько епархий, где они проходили: если и приводится какой-либо комментарий, то, как правило, неверный. Значимость данного события определяется тем, что впервые за более чем тысячелетнюю историю Русского Православия правящий епархиальный епископ выбирался, как тогда выражались, «свободными голосами духовенства и мирян».
В Российской империи епархиальный владыка утверждался императором из кандидатов, представленных Синодом. Характерной чертой «синодального православия» было частое перемещение архиереев с кафедры на кафедру. Хотя разделение епархий по трем классам было официально отменено в 1867 г., неофициальные представления о престижных и опальных кафедрах сохранялись. Большую роль при перемещении и назначении имели личные связи владыки не только в церковной, но и в светской среде. Конечно, и в XIX в. многие церковные деятели понимали «неканоничность» подобных практик.