Опять ничему не поверила. Ну ладно. Проходит день, второй. Третий день – бежит Феколка.
– Мам! – на мою мать (она все матерью звала ее).
– Что?
– Вот я Маньке не поверила, а Платон-то вчера вечером пришел!
...Как Сашеньке умереть, она пошла из Сафонихи в Божий храм и с собой лопату захватила, железную. А тетка Мавра спрашивает: «Зачем же?» Она говорит: «Так нужно». Пришла, помолилась в Божием храме, а на паперти оставила лопату. Вышла из Божиего храма – берет лопату. А тетка Мавра за ней пошла. Где... сейчас её могила-то в углу, подходит и говорит: «Ну, пожалуй, здесь и хорошо...» Лопату она оставила здесь...
Потом, когда следующий подходит праздник, перед октябрьскими-то уж, собирается Мавра в Божий храм. Думает: «Что Сашенька-то сегодня не встает?» Подходит, а она уже умерла. Тетка Мавра не видела как. Сашенька не говорила, болит ли у нее что, как заболела – никому не сказала. Тетка Мавра сходила за соседями – собрали ее. Пришли мужчины и говорят тетке Мавре: «Где теперь Сашеньку будем хоронить?»
– Она место себе приготовила.
– Как же?
–Вот она где лопату поставила. Там и копайте могилу.
Подошли к ограде. Стали копать могилу. В Онуфриево батюшке сказали, он панихиду служил. На вынос приехал в Сафониху. Опубликовали, когда хоронить, когда что...
Ей было 32 года, она умерла до октябрьских. Я с седьмого года, мне в революцию было десять лет, а ее уже схоронили, Сашеньку.
Она как умерла, четыре километра до Онуфриева несли ее девушки и шел народ. Я-то болела тифом в то время, я и мать, и сестра, мы трое болели с голоду. Только наш отец за нами ухаживал. Подошли под окно, видим, как Сашеньку понесли. Я-то уж не выходила, а наши певчие встречали ее на краю деревни. Несли ее девушки. Гроб открытый, головка была открыта. И свечи горели. А тихо очень было. Несли три подсвечника, впереди и по бокам, ни одна свечка не погасла. Народу-то очень много было. Новопетровские, из Можая... Слава большая. Зашли с Сашенькой в Онуфриево, а люди еще были в Сафонихе. Четыре километра все шли, все тянулись... Кругом храма стояли, зайти каждому в ограду хотелось бы, чтобы Сашеньке поклониться. Ограда была очень широкая, большая, а даже в ограде было людно.
Как только принесли Сашеньку в село к краю, ее с колокольным звоном встречали. Служба была. А священников было очень много, из Москвы сколько священства было... Отпевали ее долго....
Тетка Мавра после Сашеньки, не знаю, год жила ли. Рано она умерла, ее схоронили в Онуфриево. Все в Онуфриево наше – и Сафониха, и Загорье, и все. Кладбище у нас на всех. Сашеньку хоронили в ограде около храма, а Мавру – на общем кладбище. Как, бывало, в церковь идешь, сперва к Сашеньке зайдешь. Из Божиего храма выходишь – придешь, помолишься, опять проведаешь ее: «Сашенька, милая, до следующего воскресенья». Ей пожертвования приносили. Как ее рождение или Пасха подойдет, издалека приезжают, цветов положат. Все придут. Углынь, Можай, Волоколамск – откуда только не приезжали! Три креста поставили – один крест из Онуфриева, другой крест – из Волоколамска, а третий – можайский крест. На Пасхальную, на третий день пойдешь на кладбище – глядь, наложат и яичек, цветов наложат, и на крест цветов наставят.
У меня уж новорожденная дочь Катька была. А я сама-то онуфриевская. Ну, я к матери поехала, в церковь-то, иду в Божий храм. Служба была преподобного Онуфрия. Привезли одну женщину, из Сафонихи, ее очень ломало. Когда в церковь ее привезли – она пальцами щелкает, и поет, и пляшет. Потом, обедня отошла, повели ее на могилку-то, ее сестра положила к ногам. Она легла и кричит:
– Боюсь, боюсь Сашенькиной земли! Боюсь, боюсь Сашенькиной земли!
А сестра ее крестит, а сама по крошечке в рот земельки-то, на грудь, всю обкладывает. На вот тебе! Я ушла. Смотрю, мимо наших окон она проехала в Сафониху, сидит, ничего. Отошло все у нее. Тогда все удивлялись: как она кричала, обедня пока шла. А потом полежала на Сашенькиной могилке... Сестра только: «Сашенька, милая, исцели бедную женщину!» Вот она встала, а с нее пот, с больной. Сестра ее платком вытирает. Потом посидела:
– Господи! Куда ж ты меня привезла?
– Привезла к Сашеньке на могилку».
Верующие со всей округи приходили на могилку к праведнице. Во время Великой Отечественной войны храм уничтожили, на его месте образовался пруд. Недалеко от могилы блаженной стали добывать песок, внезапно работы были прекращены. Следует отметить, что могила блаженной Александры оказалась единственной уцелевшей из всех захоронений.
В 1996 году останки блаженной перенесли из села Онуфриева в село Дарна (Истринский район) и перезахоронили в храмовой ограде напротив алтаря Крестовоздвиженской церкви.
Из воспоминаний рабы Божией Надежды: «Мы откапывали останки шесть часов – здесь окаменелые песчаные породы. Акафист постоянно читали, менялись беспрерывно... Головка Сашеньки была в платочке шелковом, розовом. Был еще огарочек свечи, чашечка и удивительный деревянный крестик – дубовый, резной, беленький, как будто только что сделан. Мне пришлось так близко соприкоснуться с Сашенькой! Это не объяснишь – я чувствую Промысл Божий и заступление. У меня будто начертано в сердце ее имя, и я не могу ее забыть».
Блаженная Александра, моли Бога о нас!
Блаженная старица Ольга (Московская)
(1871- 1973 гг.)
Cхимонахиня Ольга (в миру Ложкина Мария Ивановна) родилась в 1871 году в деревне Иншино (Егорьевский район Московской губернии) в многодетной семье. Благочестивые родители, Иван и Агриппина, с ранних лет прививали детям любовь к Богу.
Мария с детства была жизнерадостной, никогда не унывала, умела найти выход в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. По рассказам современников, уже в юности она отличалось мужеством, безбоязненностью (Мария боялось лишь нарушить заповеди Божие).
В отроческом возрасте Мария, по совету отца, поступила в Никитский женский монастырь [5] (г. Кашира, Тульская губ.), где выполняла различные послушания: шила, вышивала, стегала одеяла, пела на клиросе, затем регентовала. В монастыре она приняла монашеский постриг с именем Моисея.
В 1919 году монастырь был преобразован в трудовую артель, а в конце 20-х годов был закрыт. Когда закрывался монастырь, монахиня Моисея сильно пострадала, ей тяжелым предметом пробили голову.
После закрытия монастыря матушка Моисея жила некоторое время в родной деревне у сестры Анны (отцовский дом сгорел, жить было негде), затем отправилась в Москву. Здесь кто-то из верующих устроил её на жительство в пятиметровую треугольную комнатку в полуподвальном помещении двухэтажного кирпичного дома (недалеко от Таганской площади). Первое время она жила в этой комнатке с двумя монахинями, спали по очереди на единственной кровати. Монахини утроились «надомницами» в производственную артель, дома стегали одеяла и отдавали их в артель.
Матушка Моисея даже в годы безверия не снимала монашеского облачения, днём и ночью молилась дома, бывала в московских храмах. Её часто приглашали для чтения Псалтыри по умершим (за это она получала продукты).
Матушку Моисею несколько раз арестовывали, после непродолжительного пребывания в тюрьме, монахиня возвращалась в свою «таганскую келью».
Духовные чада рассказывали, что незадолго до начала Великой Отечественной войны матушки Моисея и Севастиана закрыли Москву от врага «на замок» - они ночью с молитвой из одной точки в разных направлениях отправились по Садовому кольцу, а встретившись, вышли на Бульварное кольцо и снова направились навстречу друг другу. Когда началась война, прозорливые старицы успокаивали своих духовных чад: «Москва на замке, враги не войдут в неё!»
Многие годы блаженная старица мужественно переносила выпавшие на её долю страдания: соседи, мечтавшие завладеть комнатой старицы, создавали невыносимые условия, не позволяли ей самой топить печь, поэтому в морозы старица находилась в нетопленой комнате и не могла согреть себе даже чаю. Блаженная старица не осуждала соседей, молилась за них, говорила: «Они меня обижают, а я за них переживаю».
Старица Ольга в 1945 году познакомилась с Акилиной Никитичной Кузнецовой, которая стала носить ей горячую еду - передавала её в окно, так как соседи никого не пускали к старице.