— На фотографии не разглядишь татуировок, — парировал я.
Прапорщик открыл, было, рот, и осекся.
— А какие у Ханина были татуировки? — насторожился Терещенко, не сводя с меня пытливых, внимательных глаз.
Ответить на этот вопрос для меня не составило большого труда. Я отчетливо помнил и угрожающие наколки проклятого водителя. Во многом, благодаря разговору с Игорем, которые тогда, в машине, растолковал мне их значение. Словом, я подробно описал и красотку в одних чулках, возлежавшую под крестом в обнимку с пантерой, и клинок, на который были нанизаны разрубленные кандалы, и перстни на фалангах пальцев.
— Грабеж и умышленное убийство, — кивнул Терещенко. Я не мог разгадать выражения, появившегося на его лице.
— Вы хотите сказать, Станислав Казимирович… — начал прапорщик.
— Описание полностью соответствует татуировкам, которые были у Ханина, — сказал заместитель районного прокурора. Шагнул к столу, порылся в одной из папок, доставленных прапором, поманил его пальцем. Протянул несколько листов бумаги, если не ошибаюсь, это были ксероксы фотографий. — На вот, сам убедись…
— Прапорщик изучил документы. Его глаза полезли на лоб. Тем временем Терещенко, выудив из другой папки еще с десяток ксерокопированных фотографий, протянул их мне.
— Пересмотрите, Сергей Николаевич. Может, кого узнаете…
Я взялся перелистовать фото, качество которых, по всей видимости, изначально было не ахти каким, да и тонер, заправленный в картридж принтера, оставлял желать лучшего. Тем не менее, из дюжины неулыбчивых мужских физиономий, некогда, вне всяких сомнений, составлявших «жемчужину» стенда «Их разыскивает милиция», я, не колеблясь, отложил четыре. Ханина, Кентавра, Косого и того вурдалака, который, вместе с Косым сбросил нас с Игорем в заброшенную шахту, а потом, вследствие моего внезапного визита на хутор, так и не успел помочиться. Выронил бумажки, не в состоянии унять трясущихся рук.
— Вот эти… они на нас напали.
— Как их зовут?
Я покачал головой:
— Они не представлялись…
— Как видите, Станислав Казимирович, он только те фамилии вызубрил, которые на документах прочел. Ханина и Репы, это и еже понятно! — Прапорщик, сжимая и разжимая кулаки, двинулся ко мне, полагаю, с самыми серьезными намерениями. — Давай, Журавлев, колись, где раздобыл удостоверение и права?!
— Я вам уже сказал! — машинально подавшись назад, воскликнул я. — И, даже написал чистосердечное признание. Я забрал их документы после того, как прикончил обоих подонков сегодня утром с интервалом в полчаса. Первому раскроил череп табуреткой, второго переехал грузовиком. Богом клянусь, не лгу! Кроме них, я убил Косого, оторвав ему в драке мошонку, и еще троих. Понятия не имею, как их звали. Не знаю, и знать не хочу. Документов при них не было. А, может, и были, я не искал, так какого рожна вам еще надо?!
— Мы ведь с тобой и по-плохому можем потолковать! — процедил прапор сквозь зубы.
— Я не понимаю! Я ведь и так признался в убийствах! Этого, что, мало?! — все больше распаляясь, я перешел на крик. — И, знаете, что, мне плевать, зачислите ли вы мои действия в пределы вашей драной необходимой обороны, или нет! Эти сволочи убили моего друга, изнасиловали его жену, а потом еще и перепродали мерзавцу Афяну, чтобы он вырезал у нее селезенку с почками! Так что я ни о чем не жалею! Представься мне такая возможность снова, я бы их всех опять убил! Дайте обратно листики, я это допишу!
— Все, достал! — прорычал прапор, замахиваясь.
— Отставить! — гаркнул Терещенко, и милиционер обмер в позе истощенного молотобойца, нечаянно обронившего из рук инструмент. — Стоп, — повторил Терещенко спокойнее. — Так не годится, прапорщик. Какой смысл лупить человека, которого надо лечить? В той самой больнице, которую он штурмовал, а лучше — в областной. В нашей — психиатрического стационара нет.
— Вы считаете меня сумасшедшим?
Станислав Терещенко вздохнул:
— Признаться, есть такие основания.
Этого я, конечно, тоже боялся, психушки, пожалуй, даже больше, чем милиции. Даже больше продажных правоохранителей, доложу я вам, потому как, если прапорщик был прав (а ведь его слова целиком соответствовали моим недавним и небеспочвенным опасениям), то Королевство Кривых Зеркал, в котором я очутился, автоматически перемещалось по единственному возможному адресу, туда, где, надо думать, в таком случае находился его генератор, первоисточник, первопричина, называйте, как хотите, — в мой воспаленный мозг. И это было по-настоящему страшно. Впрочем, быть может, я зря боялся подобного исхода, и смирительная рубашка, капельница и ванны были для меня не худшим путем. Они, по крайней мере, дали бы всему случившемуся вразумительное объяснение, расставили бы те самые точки над «I», которых я боялся, и, вероятно, не зря… Правда, тогда еще оставалось прояснить, а как давно я лишился рассудка? Минуточку — я буквально схватил себя за руку, естественно, борьба происходила внутри, высыпав наружу такой обильной испариной, что прапор с прокурором, обменявшись встревоженными взглядами, должно быть, заподозрили, уж не жар ли у меня. Я отметил это краем глаза, рассудок был поглощен другим. Минуточку, — повторил я про себя, с чего это им считать меня сумасшедшим, ведь ни о древних рунах, испещривших стены погребенной глубоко под поверхностью полой пирамиды, ни, тем более, о своем путешествии по загробному царству я не проронил ни звука. Даже инцидент со своими простреленными руками опустил, решив — себе дороже. Так почему же я представлялся им безумным, или хотя бы парнем с серьезными сдвигами? Чтобы засадить нежелательного свидетеля в психушку? В Северной Америке я бы, пожалуй, не удивился чему-то такому. Но, как для Украины — схема представлялась слишком сложной. К чему утруждать себя подобными дорогостоящими ухищрениями, когда человека можно просто убить, а потом просто закопать в придорожном кювете? И все, комар носу не подточит, нет у нас любопытствующих комаров. Тут было что-то совсем иное.
— Обождите! — взмолился я. — Вы полагаете меня безумцем? — Настал мой черед впиться глазами в прокурора. — Я вас прошу, скажите, почему?!
Он отвернулся к окну, переглянулся с прапорщиком, как будто искал совета. Тот понял по-своему.
— Потому, твою мать, что хватит ваньку валять! Где взял документы и табельное оружие?! — заревел прапорщик.
Странно, он раньше не представлялся мне глухим, а теперь, похоже, еще и ослеп, вдобавок ко всему.
— Там все написано, как было, — устало сказал я, показывая на листики с показаниями.
— Ладно, — сказал заместитель районного прокурора, опираясь на стол обеими руками. — Будь, по-вашему, Журавлев. Было, так было. Место, где сбили мотоцикл капитана Репы, найдете?
Я заверил, что и его, и хутор, без проблем.
— Тогда поехали, — прокурор обернулся к прапорщику.
— Браслеты надевать? — осведомился тот.
Терещенко смерил меня испытующим взглядом.
— Да, пожалуй, будет не лишним, пока не выясним, бред это или что-то еще…
***
Мы ехали в серой служебной «Волге», 31-й модели. Калиновка, как не крути, не Киев, в провинции прокуроры пока на «Мазерати» не катаются, доходы у них не те. Терещенко устроился на переднем сидении, справа от водителя, мы с прапорщиком разместились позади. Когда рассаживались, прапор спросил прокурора, а не прихватить ли с собой автомат, на всякий пожарный случай. Терещенко, после коротенькой паузы, кивнул. Прапор сбегал за оружием, вернулся с обрезанной милицейской версией старого автомата Калашникова. Хлопнули дверцы, заработал мотор.
***
Не отъехали мы и сотни метров от здания, приютившего УВД, ОВД или прокуратуру, почем мне было знать, как Терещенко легонько хлопнул себя по лбу.
— Что, Станислав Казимирович? — спросил водитель, убирая ногу с акселератора. — Возвращаемся?
— Заглянем на минуту в больницу, Степа.
— Не рано ли, Станислав Казимирович? — подключился к разговору прапорщик, поправляя автомат Калашникова, который держал на коленях. — Что у нас на Афяна, кроме показаний этого психа?
Последнее, естественно, относилось ко мне. Почему они оба считали меня ненормальным, я так и не понял, объяснений не добился, но счел за лучшее промолчать. Тем более, что отдавал себе отчет — психов и мужей-рогоносцев объединяет одна особенность: и те, и другие узнают о своих проблемах одними из последних.