— Чудо, бхххх, да?! — оскалился племянник Огнемета, толкая пассажирскую дверь и держа дымящий автомат одной рукой. — Это, бхххх, потому, что тебе, пхххх ты гнойный, никто не даст так легко отделаться, понял? — Преодолев несколько метров, разделявших нас, он ударил меня ногой в живот. Я растянулся на земле, в луже крови, что уже успела набежать из-под Терещенко.
— Помогите мне подняться, — позвал откуда-то издали Кузьмук. — Эй, вы слышите, чего говорю?!
— Подождешь, — отмахнулся племянник Огнемета и, встав над Новиковым, добил прапорщика выстрелом в голову.
***
В первый час или полтора, пока они били меня с короткими перерывами, я не мог взять в толк, с какой целью мне сохранили жизнь, если, конечно, не считать роль боксерской груши, которую мне довелось играть. Слов нет, когда вас лупят, практически без передышки, размышлять о подобных тонкостях не с руки, и, тем не менее. Я вот что хочу сказать — ни племянник Огнемета, ни его высокопоставленный дружок Альбинос, помощник нардепа и все такое, похоже, не получали ровно никакого удовольствия, истязая меня. Они работали ногами и кулаками с такими сосредоточенно мрачными физиономиями, будто были конкурентами бригады ударников Алексея Стаханова, для которых побить всесоюзный рекорд — единственный шанс избежать длительного лагерного срока. Готов допустить, их хорошему настроению мешали наркотики — оба вынюхали по щепотке белесой дури. А может, в их поведении сказалась давно подмеченная мной особенность представителей нашей бандитской элиты, заключающаяся в полной неспособности радоваться, хотя бы чему-то. Судите сами, даже когда эти люди катят прямо у нас по головам в бронированных лимузинах, их физиономии остаются такими хмурыми, будто они вот-вот догрызут последний заплесневелый сухарь. Да в любом убогом «Жигуле» куда легче разглядеть приветливое лицо, чем среди тех, у кого, казалось бы, есть все, что только требуется, для счастья. Как будто «Дом Периньон» и заливная осетрина, «Мартель» и черная икра — пригоршнями, фешенебельные машины и дорогие проститутки, яхты и особняки на экзотических островах, и все прочее, жалко тратить место, провоцируют у этих господ неизлечимое несварение желудка, делая их глубоко несчастными. Даже, когда они заняты любимыми делами. Даже, когда доят госбюджет, стравливая миллионы через ниппели зарегистрированных на подставных лиц оффшоров. Даже, когда урезают пенсии и социальные выплаты, поскольку самим становится мало — их физиономии остаются перекошенными от злобы, ну а в глаза им лучше не смотреть. Ну, ничто, ничто во всем свете не способно вызвать у них улыбку. Впрочем, прошу меня извинить, я отвлекся.
Все время, пока длилась экзекуция (странно, но я перенес ее сравнительно легко), мы оставались в двух шагах от заброшенного хутора, ожидая прибытия следственной бригады. Ее вызвал по рации наскоро перевязанный капитан Кузьмук. Надо отдать ему должное — он не участвовал в избиении, напротив, даже уговаривал своих младших товарищей оставить меня в покое, вдруг Павел Иванович надумает довести меня до зала суда. Как выяснилось, Альбиноса последнее заботило мало, о чем он недвусмысленно сообщил милиционеру в довольно оскорбительной форме.
— Если ты не заткнешься, Петро, я ему, бхххх, еще и на грудь нхххх, чтоб морем пахло! — прерывисто дыша, выкрикнул Альбинос. Не стоило большого труда догадаться, о чьей конкретно груди «базар».
— Ну, и кто его так отдубасил, если журналисты спросят? — не унимался Кузьмук.
— Терещенко твой покойный, кто, бхххх, еще?!
Плюнув, Кузьмук кликнул одного из гопов, чтобы помог наложить повязку на рану. Она оказалась несерьезной, выпущенная Новиковым пуля прошла гораздо выше жизненно-важных органов, не зацепив ни сухожилий, ни костей. Правда, капитан потерял порядком крови, но ее в нем, учитывая телосложение борца сумо, было литров семь, никак не меньше. Как только бинты очутились, где полагается, Кузьмук, жалуясь на головокружение и тошноту, заставил все того же гопника тщательно протереть оружие. Затем, предварительно разрядив, они вложили его мне в руки, последовательно, сначала автомат, а, потом и пистолет прапорщика Новикова. Я подчинился безропотно, подумал — сопротивляться — бессмысленно, да и племянник Огнемета с Альбиносом постарались, отвадив у меня всякое желание брыкаться. Кроме того, стряпая улики, бандиты обмишурились, как на мой неискушенный взгляд. Подсунули мне автомат, которым так и не воспользовался Новиков, предварительно высадив из него патроны, одной длинной очередью в небо. Я подумал, любая экспертиза без проблем установит, это не то оружие, из которого были сделаны роковые выстрелы. Оглашать же свою мысль я, по понятным причинам, не стал.
— Вот так, — удовлетворенно ухмыльнулся Кузьмук, когда я оставил на оружии достаточно отпечатков, чтоб гарантировать себе пожизненное заключение. А, заодно, сообразил, зачем понадобился им живьем.
— Выходит, так, — проигрывая вслух ситуацию, сказал Кузьмук, — выманил, понимаешь, сотрудников на следственный эксперимент, хитростью завладел автоматом, угрожая им, забрал у Новикова пистолет. — Перечисляя мои мнимые «подвиги», капитан деловито загибал толстые пальцы-обрубки, поросшие густой рыжей шерстью. — Ну, а потом, значит, цинично убил. Сходится?
— Че ты усложняешь? — поджал губы Альбинос.
— Порядок есть порядок. — Кузьмук обернулся ко мне. — Вот ты и спекся, фраер. Спекся, бхххх, по полной программе.
Что спекся, это я понимал и без него. Сгорел мотыльком, обуглился старой покрышкой. Называй, как угодно, тут годился любой глагол, он совершенно не менял сути дела. Не переменило ее и прибытие целой милицейской бригады и прокурорских работников, к появлению которых столь тщательно готовился Кузьмук. Они прикатили на трех машинах, не меньше десяти человек, точно подсчитать мне было затруднительно, лежа плашмя и ничком с вывернутыми за спиной руками, снова закованными в браслеты. Как и следовало ожидать, буквально с первого взгляда вновь прибывшие пришли именно к тем выводам, на которые и рассчитывал Кузьмук. Моими показаниями никто не заинтересовался. Сам я благоразумно держал рот на замке, даже не потому, что Альбинос и младший из терминаторов разбили его на совесть, скорее, из опасения — дважды мне Терещенко не повстречать, следователи услышат лишь то, что захотят услышать. Судя по деятельности, которую они развили, речь шла о соблюдении формальностей, не больше. Тем более, что тон на поляне (это стало ясно практически сразу) задавал обладатель визгливого голоса и дорогих ботинок из крокодиловой кожи. Ботинки были тридцать пятого размера, от силы, можно было подумать, они принадлежат ребенку. Я не мог разглядеть лица их владельца, впрочем, этого и не требовалось, чтобы сообразить — он давно не ребенок, играет здесь первую скрипку, необычайно взвинчен, а на мой персональный счет — у него вообще никаких сомнений.
— Значит, этот отморозок застрелил Терещенко, — отрывисто бросил хозяин ботинок из крокодиловой кожи, когда очередь все же дошла до меня. Я отметил про себя отсутствие вопросительных интонаций в голосе. Фраза прозвучала, как утверждение, причем, безапелляционное.
— И его, и Новикова, Павел Иваныч, — подтвердил капитан Кузьмук. — Обох, сволота, как в тире положил.
Так вот, кто ты, гнида, — подумал я, сообразив, что удостоился чести наблюдать ботинки самого районного прокурора. Того самого, которому Терещенко собирался сделать сюрприз, да не сложилось, шеф оказался расторопнее. И, укатали Сивку крутые урки.
Ну, естественно, я должен был догадаться, кто одним из первых прискачет на место трагедии, убедиться, что все тип-топ. Без сучка, без задоринки. Главный законник, так вот ты какой…
Ну, плакали мои дела, значит…
— И Степана он, подлец, ухайдакал, — услужливо добавил кто-то из свиты.
— Кого-кого? — переспросил обладатель крокодиловых ботинок.
— Водителя Терещенко, — пояснили ему.
— Всех, значит, кончил? Вот урод.
Я подумал, у прокурора сейчас, должно быть, физиономия, как у кота, полакомившегося хозяйкиными сливками.
— Вы забыли Линкольна со Столыпиным, — не удержался я.
— Что-что? — насторожился хозяин ботинок. — Что эта мразь вякнула?
— А ему, видать, мало, Пал Иваныч, — с ненавистью процедил Кузьмук. — Вообще без тормозов отморозок…