На сей раз мужчины склонились над листом с изображением растения. Жаспар тут же признал в нем копию своего рисунка полигонума, очень точно воспроизведенного мальчиком за исключением одной странной детали.
— Что это у тебя здесь? — пробормотал иезуит, ткнув пальцем в украшавшие полигонум закорючки в виде рогов и копыт.
Коломбан странно захихикал.
— У полигонума нет рогов, — сказал ему Жаспар Данвер.
— А у этого есть! Я их видел!
Иезуит строго посмотрел на мальчика.
— Тебе не следует говорить подобные глупости! Тебя могут обвинить в страшных грехах.
— Но я же разговариваю сейчас с вами.
— Да ведь ты нас почти не знаешь, — негромко произнес Жаспар.
— Нет, знаю. Я умею разбираться в людях с первого взгляда.
— И тем не менее, — буркнул иезуит, — я запрещаю тебе болтать всякую чушь! Ты понял меня?
Коломбан забрал рисунок и исчез за дверью, так и не признав, похоже, своей ошибки.
— Даже дети видят повсюду демонов, — тяжело вздохнул святой отец.
— Но вы же не станете отрицать, что некоторые люди одержимы.
— Я утверждаю, что людской суд не может заменить божественное правосудие. Только Господь Бог отделит зерна от плевел в Судный день, и никто другой.
— Но люди тоже хотят вершить свое правосудие. Как вы убедите их в противном?
— Я констатирую, что пыл борцов со злом угасает, когда у них кончаются деньги. Или когда они беспокоятся о собственном благополучии. Палач из Турнажа, которому надо кормить восьмерых детей, как-то пожаловался мне, что ему не заплатили за последние три казни… «Слава Богу!» — ответил я ему.
Бенедикт Караш д’Отан в волнении поднялся из-за стола.
— Мы должны положить конец этим убийствам! И вы совершенно правы, для этого нужны свидетельства. Много свидетельств! Шокирующих! Убедительных! Которые покажут: никто не выиграет от того, что нас захлестнет смертоносное безумие. В пламени костров сгорит весь мир!
Священник замолк, переполненный горечью. Жаспар Данвер смотрел на него, не скрывая своего удивления. Впечатление, которое произвел на него иезуит при первой встрече, было далеко не столь благоприятным.
Колокола звали к вечерне. Шум в трактире стал заметно громче, как будто все предметы в нем почувствовали потребность в переменах и своим перестуком отмечали каждое действие людей, усиливали каждое слово, произнесенное ими.
В церковь Сен-Марсель они отправились вместе. Надвинув шляпы по самый лоб и ёжась от пронизывающего сырого ветра, они шли по улице Маленьких ножниц, где обитали шумные портные, несколько цирюльников да карманные воры. Дома, сложенные из серого известняка, казались незыблемыми, несмотря на то, что шершавые камни кладки местами расслоились на тонкие пластинки, похожие на страницы книги.
Какая-то дама почтительно поздоровалась с ними.
— Это хозяйка моей квартиры, — сказал иезуит. — Она очень предупредительна со мной…
Церковный колокол ударил в последний раз.
— …Кроме того, она ярая доносчица, главный обвинитель Анны Дюмулен.
— Она не откажется от своих показаний?
На тонких губах священника заиграла лукавая улыбка.
— Исповедь может поспособствовать этому…
— Очень хорошо.
— Но согрешивший единожды может согрешить снова!
— Вы хотите сказать, что…
— Что она может отказаться от своего же отказа…
— И что тогда?
— Тогда придется исповедовать ее снова.
Перед входом в церковь толпились женщины разного возраста: старухи и зажиточные мещанки, имевшие достаточно времени, чтобы посвятить его Господу. Среди них была и вдова Дюмулен. Миниатюрная, в черном платье, она присела на скамью слева от центрального прохода, в нескольких рядах от алтаря. Судья и священник опустились на колени. Настоятель храма поднялся на амвон и начал читать вечернюю молитву. Свистящим шепотом ему вторили женщины, в их нестройный хор вплетались низкие голоса мужчин. Потом наступила тишина. Иезуит спрятал лицо в ладонях. Его шерстяная сутана белым крылом накрыла скамеечку для молитвы. Неподалеку застыл черный согбенный силуэт вдовы Дюмулен. Ничто не нарушало величественного покоя храма, и это было почти чудо. Время остановилось, будто и оно тоже возносило молитву Господу.
Вернувшись на постоялый двор, Жаспар у себя в комнате наскоро проглотил похлебку с хлебом и овощами и достал из ящичка крокус. Цветок раскрылся, требуя воды и света. Судье хотелось запечатлеть его в таком виде, но он решил сделать это позже. Его ждал доклад.