Комендант пребывал в нерешительности. Портовые правила были строгими, но он привык здесь полагаться на полноту собственной власти, к тому же, кроме старого приказа, выпущенного десять лет назад в связи с заходом американского судна «Колумбия», не было прецедентов, которые могли бы подсказать ему тот или иной образ действий. Шторм разыгрался не на шутку, и чувство человечности побуждало его удовлетворить просьбу незнакомца. Воздавая должное коменданту, следует здесь отметить, что тот факт, что он все равно не смог бы практически настоять на своем запрете, никак не влиял сейчас на его решение. Он так же не задумываясь отказал бы в праве на стоянку семидесятичетырехпушечному военному фрегату, как сейчас любезно дал это право торговой шхуне янки. Он предупредил лишь, что не должно быть никакой связи между берегом и бортом судна. «Что же касается вас, сеньор капитан, — продолжал он, — то прошу вас быть моим гостем. Эта крепость в вашем распоряжении на все время, пока вы соблаговолите почтить ее своим присутствием». И в соответствии с правилами старомодной учтивости он сделал вид, что собирается покинуть караульное помещение.
Капитан Пелег Скаддер усмехнулся при мысли об этом полуразвалившемся форте, о двух заплесневевших медных пушках, отлитых в Маниле еще столетие назад, о беспомощном, никудышном гарнизоне. У него мелькнула шальная мысль поймать коменданта на слове и воспользоваться его приглашением, мысль, рожденная многолетней коммерсантской привычкой, но, вовремя сообразив, сколь малые выгоды это ему сулит, он от нее отказался. Он лишь набрал немалую толику хозяйского табаку, пока комендант со всей серьезностью пододвигал к огню скамью и в честь гостя развязывал черный шелковый платок, стягивавший его седеющее чело.
Не подобает мне, серьезному повествователю, пишущему хронику наиболее знаменательных событий истории, излагать здесь то, что происходило между Сальватиеррой и его гостем. Я уже упомянул, что капитан Пелег Скаддер весьма бегло говорил по-испански, под влиянием же сильных напитков, поставленных на стол гостеприимным хозяином, он стал еще более разговорчив. Только представьте себе человека с запасом всяческих сведений за двадцать лет! Комендант впервые узнал от него об утрате Великобританией своих колоний; о французской революции; о великом Наполеоне, чьи подвиги Пелег, по всей вероятности, представил в более выгодном свете, нежели это понравилось бы вышестоящим начальникам коменданта Сальватиерры. Когда же пришла очередь Пелегу задавать вопросы, комендант ответил ему любезностью на любезность. Так мало-помалу капитан обогатил себя знанием всех сплетен из жизни миссии и крепости, всех незначительных событий этого идиллического существования, событий, о которых толкуют здесь за кружкой пива, — удачно ли идет обращение язычников в истинную веру или каковы успехи учеников здешней школы; капитан поинтересовался даже, при каких обстоятельствах сеньор комендант потерял правый глаз! Говорят, что на этой стадии разговора капитан Пелег извлек на свет божий всякие мелкие безделушки и новомодные пустяки и даже заставил своего гостеприимного хозяина принять некоторые из них в дар. Утверждают также, что под вредоносным влиянием капитана Пелега, а также нескольких стаканов доброго «агуардиенте» комендант отчасти предал забвению правила достоинства, приличествующие его высокому положению, в результате чего начал декламировать разные возвышенные испанские стихи и даже пропищал своим высоким голоском несколько мадригалов и всяких там безбожных канцонет любовного свойства; и в большинстве из них предметом была некая «малютка», владевшая его, коменданта, «и сердцем и душой». Все эти утверждения, недостойные, по всей вероятности, даже внимания серьезного летописца, должны быть восприняты с большой осторожностью и переданы здесь нами лишь как самые обыкновенные слухи. Что же касается того, будто комендант вытащил далее свой платок и, желая посвятить гостя в тайны искусства танца «семби какуа», стал недостойным образом прыгать и скакать по караульному помещению, то это утверждение можно считать опровергнутым. Для целей нашего повествования достаточно будет сообщить, что в полночь Пелег помог хозяину добраться до постели, многократно заверив его в своей вечной дружбе, после чего покинул крепость и поспешил на борт своего судна «Генерал Корт», ибо шторм уже стих. Когда наступил рассвет, судно скрылось за горизонтом.
Нам неизвестно, выполнил ли Пелег свой уговор с комендантом. Говорят, что святые отцы из миссии в ту ночь слышали на плацу громкое пение, словно язычники гнусаво распевали свои безбожные псалмы; говорят также, что запах соленой трески несколько дней неистребимо держался в поселении; что с полдюжины жестких мускатных орехов, негодных ни в приправу, ни на семя, оказались вдруг у жены пекаря и что несколько бушелей деревянных сапожных гвоздей, по виду предательски похожих на овес, но совершенно непригодных для фуражных надобностей, были обнаружены в конюшне у кузнеца. Однако, вспомнив, что торговцы-янки свято держат свое слово, что правила в испанских фортах очень строги и что соотечественники мои славятся тем, что никогда не злоупотребляют доверчивостью людей простодушных, читатель, без сомнения, тут же отвергнет все вышеизложенное.