5
Над виллой Каробби сгустилось маленькое, напоенное электрическими разрядами облачко, внешне неотличимое от других, таких же белых и изменчивых, но с совершенно иной начинкой. Оно устроилось в уголке неба, зацепившись за ветку баобаба, и стало пристально следить за людским мельтешением. Внутри облачка пульсировало жаркое сердце, которое порождало желания, выпускало стрелы Купидона. Из-за него на вилле Каробби стало нестерпимо жарко. Его чувственные испарения просачивались под кожу и заставляли кровь бурлить.
Манлио Каробби и его супруге нравилось прогуливаться среди рабочих и следить за ходом строительства. По лесам уже можно было судить о высоте двух колонн Траяна; установили и скульптурные группы фонтанов. В центре горделиво возвышался храм Гименея. Солнце заливало все вокруг пронзительно белым светом.
— Декорация похожа на книжку-раскраску, — с детским удивлением сказала вдруг Тициана.
Манлио, с нежностью посмотрев на жену, восхитительную в своей наивности, погладил ее огромный живот, в котором заключалось будущее рода Каробби. Он представил, как они выглядят со стороны: две элегантные фигуры, он в льняном двубортном костюме, она в ярко-голубом платье для беременных, поразительно далекие от окружающего их грубого мира, на фоне гармоничного пейзажа виллы. Тициана воспользовалась моментом, чтобы излить душу:
— Помню, в детстве закончу раскрашивать картинку — и в слезы.
— Почему?
— Мне никогда не нравились слишком законченные вещи.
После замужества ошеломляющая красота Тицианы обрела черты зрелости, во внешности топ-модели проявилась редкая чувственность. Манлио остановился у подсолнуха, высунувшегося из клумбы с геранями.
— Посмотри, как природа радует нас своим многоцветьем! Представь, а ведь мир мог бы быть черно-белым!
Внезапно, взглянув на Тициану, он почувствовал вдохновение, как поэт или талантливый педагог:
— Если смешать красный цвет твоих губ, синий твоих глаз, желтый этого подсолнуха, — что выйдет?
Тициана терпеть не могла подобные вопросы, лишний раз напоминавшие ей о недостатке образования. Бросив школу, она предпочла карьеру фотомодели: Милан, Париж, Нью-Йорк. «Чего только у меня не было в свое время», — хмыкнула она про себя и остановилась, сложив руки на необъятном животе.
— Ну, темно-синий?
— Да нет, нет…
— Розовый?
— Да нет же. Ну, подумай немножко.
Тициана наморщила лоб. Она начала раздражаться, и, заметив это, Манлио ответил за нее:
— Серый. Конечно, серый.
Его подстриженные ежиком волосы буквально наэлектризовались.
— Смесь любых цветов дает серый. Об этом в своем труде «Учение о цветах» говорит Иоганн Вольфганг Гёте. Меняется только насыщенность цвета: чем темнее исходные цвета, тем глубже окажется серый, он может быть почти черным…
Когда он ударялся в теоретические рассуждения, то мог говорить часами, ничто не могло его остановить. Тициана выбрала единственно верный в такой ситуации путь и немедленно сымитировала обморок.
Манлио попытался поднять ее, но огромный живот жены оказался для него чересчур тяжел. Стоявший невдалеке Руджери переполошился и позвал на помощь Замира и своих мускулистых голубков, и в итоге четыре пары рук понесли Тициану в офис архитектора. Прикрыв глаза, Тициана подглядывала сквозь фиолетовые ресницы и наслаждалась тем, что с ней обходятся словно с принцессой, несомой в паланкине. От парней пахло летом, потом, сильно отдавало пивом. Только от длинных волнистых волос Замира исходил особый аромат, нежная смесь розы и полыни, романтичного одинокого заката и спящей луны. За всем этим с ветки баобаба наблюдало облачко. Его увлекали положения, обещавшие нестандартный исход, поэтому облачко не преминуло вмешаться в происходящее.
Замир обхватил Тициану, чтобы устроить ее в кресле, и невольно прижался к ее цветущей груди своими незрелыми холмиками. Прикосновение этих твердых, как лимоны, бугорков взволновало Тициану. Незаметно, как будто невзначай она провела ослабевшей рукой по белоснежной рубашке Замира, нащупала маленький сосок и сжала его. Это возбудило ее даже больше, чем былые попытки залезать в мужские брюки в темноте кинотеатра. Тут же она испытала микрооргазм, хитро замаскировав его под вздох недомогания. Очнувшись от мнимого обморока, Тициана поднялась и с ангельским выражением на лице заявила, что чувствует себя гораздо лучше.