Манлио встретил гостей с помпой, прислуга стояла навытяжку, вся семья была в сборе. Архитектор Руджери, получивший «Оскара» за декорации к фильму «Звездный путь, возвращение», был одним из самых известных художников театра и кино. Циник, гомосексуалист, флорентиец, он слыл гением. С помощью Замира, своего главного помощника, он должен был воссоздать «большое приспособление для праздника по случаю рождения дофина». Пока они шли от вертолета к вилле, Манлио Каробби говорил о празднике, почти задыхаясь от нетерпения. Архитектор Руджери слушал его с интересом: и это воодушевление, и эта причудливая идея его увлекли. Наконец ему удалось вставить слово:
— Мы сделаем все, чтобы эта постановка стала событием года. О ней будут писать и говорить все журналисты и телевизионные обозреватели.
Каробби задумался. Ему совсем не хотелось, чтобы его праздник стал темой светской болтовни. Он бы предпочел, чтобы все прошло в узком кругу, но времени на обсуждение деталей было предостаточно, и Манлио решил пока промолчать.
Между тем белые камешки аллеи напевали восточные мелодии под сандалиями Замира. А Руджери, умевший черпать вдохновение повсюду, не без самолюбования демонстрировал свой дар:
— Здесь мы возведем храм, там фонтан, а по краям две копии триумфальной колонны Траяна.
Умберта, Тициана и Беатриче следовали за ними маленькой свитой. Пораженные внешностью Замира, они хихикали и говорили такое, что, с точки зрения любого мужчины, просто не может прийти женщине в голову. Больше всего они потешались над ягодицами юноши, просвечивающими сквозь неплотную ткань брюк. Замир обернулся, догадавшись, что речь идет о нем, и зашагал, вызывающе поигрывая бедрами. Затем он женственным жестом уронил на плечи свой белый тюрбан, встряхнул волосами, и его лицо осветила нахальная улыбка. Архитектор Руджери, будто заметив интерес, проявляемый к Замиру, раздраженно одернул его:
— Замир, не отставай.
Тициана, объездившая весь мир во время съемок для модных журналов, не понаслышке была знакома с такими вещами и безапелляционно заявила:
— Оба непоправимо голубые!
Наивной Умберте глаза Замира показались мягкими, нежными, совсем не похожими на глаза гея. Она вздрогнула, когда он пожал ей руку, кожа Замира как будто излучала потаенное желание. Она никогда еще не видела такого красивого мужчину. Его влажные губы раскрывались, как лепестки розы, и их нестерпимо хотелось поцеловать. За свою жизнь Умберта целовалась только однажды. Целовал ее эмигрант из России, стареющий поэт Валерий Шаганов. Произошло это совершенно неожиданно для нее, на вечерней прогулке в саду. Он посвятил этому украденному поцелую стихотворение.
Умберта провела немало времени с Валерием Шагановым. С ним было приятно разговаривать, слушать его мелодичный голос. Поэт, гостивший у Манлио в течение долгих месяцев, рассказывал ей истории о неизвестных ей мирах, о путешествиях по овеянному волшебством Востоку. Вместе они и придумали пересадить баобаб на виллу Каробби.
Замир тоже говорил, как поэт, очаровывал, произнося каждое слово с медовой нежностью, искусно вставляя в разговор длинные паузы. За обедом он постоянно смотрел на Умберту и улыбался. Его взгляд пронизывал, гипнотизировал. Умберта беспрестанно смущалась от его слов:
— У вас удивительные глаза. Цвета… берлинской лазури…
Умберта старалась скрыть пылающие щеки. Движения рук Замира походили на напоенные огнем танцы Востока. Он протягивал и опускал их, подобно хищной птице, машущей крыльями:
— …или… лазоревого цвета с отблеском кобальта…
Когда Замир, собирая свои черные волосы в пучок на затылке, поднял руки, рубашка на мгновение обтянула холмики маленькой, как у девочки-подростка, груди. Тициана, сидевшая рядом с Умбертой, хмыкнула:
— Так я и знала, у него и сиськи есть. Он еще и транс.