Катя принялась выполнять команду, а парни ненавязчиво оглядели Пуха с Горем. Все присутствующие молчали.
– Привет, парни, – начал главный. – Издалека?
– Здорово. Соседи ваши, – ответил Горе.
– То-то мы глядим – машина с другими номерами. Ваша?
– Наша. – Горе разговаривал легко, по-доброму.
– Хорошая машина. Вроде не новая, а выглядит. Не продается?
– Хотите купить? – Тон Горя нисколько не изменился.
– Может, и купили бы. Какого года-то?
– Не старая еще.
– И сколько хочешь за нее? – Главный перешел на «ты».
– У тебя денег не хватит. – Горе продолжал за разговором хлебать борщ.
Лидер помолчал немного и снова спросил:
– А все-таки? Вдруг хватит?
Горе зажмурился, как от удовольствия, и отрицательно мотнул головой.
– Ну, как хотели. – Главный говорил негромко и будто лениво. – Просто места у нас тут глухие, вдруг чего случится? Сгорит, к примеру, и жаловаться некуда.
– Ладно, парни, давайте обсудим, – почти без паузы ответил Горе.
Пух опешил от того, как легко он соглашался с беспределом.
– У меня там в машине пяточка запарена[1], пойдем курнем, покалякаем. – Горе встал, оставил недоеденный суп, недопитую водку и, не глянув на Пуха, пошел к выходу.
Пух как можно спокойнее отправился за ним.
Молодые люди переглянулись, главный кивнул, и все трое двинулись следом. На крыльце они полукругом встали рядом с Пухом. Горе жестом притормозил их, сказал: «Щас, пацаны!» – и спустился к машине. Быстро открыл багажник и обернулся, держа ружье наизготовку. Очень тихо щелкнул предохранитель. Пух еле успел приоткрыть рот, чтоб не оглушило. Навскидку Горе выстрелил сначала в неоновую вывеску над головами, а через секунду – в крыльцо под ногами. Дробь жестко хлестнула по доскам, выстрелы зазвенели в ушах, а с вывески посыпалось стекло с пылью. Все, стоящие на крыльце, втянули головы и чуть присели. Свет погас. Горе открыл затвор, гильзы хлопнули и покатились по асфальту. Он быстро вставил новые патроны, снова приложил приклад к плечу и поднял стволы в лицо главному.
– Ну, чё, бледина, все еще хочешь купить? – сквозь зубы, негромко спросил Горе, но услышали его все.
Ответа не было. Никто не двигался.
– Тогда никого не держу… – сказал он вроде бы спокойнее, но вдруг слегка поднажал голосом: – Ну!
Трое быстро ушли обратно в кафе. Пух тряс пальцем в ухе. Вкусно пахло порохом.
– Поехали, Пух! Вот ключи, садись за руль.
Пух завел машину, Горе сел с ружьем на сиденье справа, и они тронулись.
– Не гони, рули спокойно, – велел Горе, и Пух сбросил газ.
Ночующие в кабинах дальнобойщики уже заводили моторы и, не зажигая фар, уезжали со стоянки.
Километра два они проехали молча, потом Горе закурил.
– Далеко отъезжать не будем, – заговорил он, – вдруг кто в ментовку позвонил, а мы выпивши, и ружье при нас. Сворачивай на проселок – и в лес.
Пух остановил машину под низкой раскидистой сосной на опушке и погасил фары. Трассы отсюда не было видно, но они все же курили в кулак.
– Как думаешь, поедут нас искать? – спросил Пух, лишь бы что-нибудь сказать.
– Да ну!.. Пожрать не дали нормально… бандиты, бля!.. – Горе вдруг озорно улыбнулся. – Хорошо, ружье было собрано!
– Ты давай покемарь, а я пока посижу, погляжу вокруг, – предложил Пух.
Удивительно, но Горе довольно быстро уснул. Проснулся от холода, когда стало светать. Ясно и роса. Пух спал, откинувшись на сиденье. Ружье лежало между ними. Жизнь продолжалась, свежа и ярка. Горе завел мотор и включил печку на полную. Пух заворочался, поежился, но не проснулся. Горе решил его не будить…
И вот снова на север. Миновали посты, оставили за спиной освещенный город, Пух добавил скорости и включил дальний свет. Спать не хотелось, наоборот, было тревожно и радостно. Отчего?
– С детства люблю дороги, – сказал Горе, потирая ладони, – с «малолетки» еще. Даже раньше, еще с тех пор, как твой брат научил меня на мотоцикле ездить. Полный бак, чай-курить есть, жить можно! Даже бутерброды с собой, чего еще надо?
– Да уж, нам лишь бы из дому сорваться. Уже праздник. Почему с «малолетки»?
– Потом как-нибудь приколю… Праздник не праздник, а все веселее. Да и чё не радоваться? Хоть одного нормального человека повидаем. Устал я уже от всяких хапуг. Только боюсь, как бы он там не постригся уже. А то приедем, а он к нам выйдет в рясе, поклонится, перекрестит и скажет: «Вай ком диос, амигос!»[2] Что тогда?
– Он бы тогда не звонил, – возразил Пух. Его такой итог не устраивал, и он не хотел об этом думать, достал из сумки диск и включил рок.