Ей не хотелось, чтобы их ребенок стал для них яблоком раздора. Элоиза вернулась к своей тихой жизни и была рада. У нее был домик, который принадлежал ей, и теперь она хотела стать матерью. Прежде Элоиза до конца не осознавала, что именно это будет означать. До этой минуты. Она поняла это, сидя здесь, в окружении рождественской мишуры, никогда прежде не дававшей ей желаемого тепла.
Праздники в королевском дворце, как и все прочее, устраивались для взрослых. Были вечеринки, на которые ей не дозволялось приходить, и подарки, предназначавшиеся не ей. Никто никогда не встречал праздника вместе с ней. Она не сидела с семьей у рождественской ели, а теперь семья была. И у ее ребенка тоже. У него будут дни рождения и рождественские вечеринки. Она будет радоваться его достижениям и утешать его в моменты невзгод. Она сделает для своего ребенка все, что никто и никогда не делал для нее. И это вселяло надежду. Осознание, что она хоть чем-то могла изменить этот мир. Что частичка ее собственной боли превращалась в нечто новое. Нет, у нее не могло быть тех отношений с матерью, о которых она мечтала в детстве. Но она могла стать той матерью, о которой мечтала сама. В ее жизни появится новый человек, которого она сможет любить. Часть ее по-прежнему желала любви к Винченцо, но так было лучше. Намного лучше. Она воспитает ребенка вдали от Ариосты. Вдали от королевского дворца. Вдали от боли. Так лучше. Лучше для нее. Нет, она не могла быть с Винченцо. Но это ничего. Она приняла это еще прежде, чем оказалась в его постели. Конечно, она предпочла бы тогда иметь чуть большее представление о последствиях их совместной ночи. Но теперь… Теперь она счастлива. Даже сейчас, сидя в одиночестве и глядя на снег, падающий за окном.
В дверь постучали. Скеррит вскочила на стол, смахнув на пол клубки пряжи для вязания.
— Ах, Скеррит, — вздохнула Элоиза.
Стук повторился. Кошка испуганно спрыгнула обратно на пол. Элоиза встала и пошла к двери. Она выглянула в боковое окошко, и ее сердце дрогнуло.
На пороге стоял Винченцо, и снежинки плавно ложились на плечи его шерстяного пальто. Элоиза не знала, что делать. Ей не хотелось, чтобы он знал о ее беременности. Она опустила глаза на свой живот. Но избегать его тоже нельзя, раз он приехал. В конце концов, решение за ней. Она беременна и собиралась родить. Элоиза сделала глубокий вдох и открыла дверь.
Но все, что она собиралась сказать, замерло у нее на губах. Она и забыла, как он красив. Или, может, память не способна запечатлеть прекрасной внешности Винченцо Моретти?
— Привет, — сказала она.
Тоже мне приветствие! Изначально она намеревалась сказать совсем не это. Он опустил глаза на ее живот, затем снова посмотрел на нее.
— Значит, это правда?
— О чем ты?
Из внутреннего кармана пальто он извлек сложенную газету и раскрыл ее перед ней. И там она узнала себя. Стоящей перед стеллажом с шоколадом. С откровенно круглым животом.
Заголовок гласил:
«Любовница короля беременна его наследником?»
— О нет, — прошептала она. — Я не… Винченцо, я не знаю, как… Я не знаю, откуда у них эта фотография.
— Только не говори, что ребенок не мой. Мы оба знаем, что мой. Ты была девственницей, и сомневаюсь, что из моей кровати немедленно прыгнула в чью-то еще.
— Откуда тебе знать? — сердито ответила она. — Может, я решила, что секс — это здорово и следует активно заниматься им впредь. Может, из твоей кровати я немедленно отправилась в чью-то еще. Я ведь быстро уехала.
Элоиза вдруг поняла, что здорово сердится. Ведь именно так Винченцо думал о ней прежде. Почему не сейчас? И вот он стоял перед ней с таким видом, будто она предала его, хотя оба прекрасно знали — и Винченцо не единожды говорил ей об этом, — что он детей не хочет. Будто она что-то украла у него, в то время как он с самого начала утверждал, что не желает иметь к этому ни малейшего отношения.
— Не играй со мной, Элоиза, — произнес он. — Я не настроен на игры.
— И для меня, разумеется, самое главное, на что ты там настроен, а на что нет, Винченцо.
— Поедем со мной.
Ей стоило раньше сообразить, что, как только он узнает, бесцеремонно явится и будет предъявлять свои требования. Ибо он по природе непреклонен, бесцеремонен и груб.