— Понимаю.
Они оба забрались в сани. На сиденье лежало плотное пятнисто-серое плюшевое одеяло. Винченцо укутал Элоизе ноги. Она смотрела на него, и ее щеки горели.
— Что? — спросил он.
— Нет, ничего. Никто прежде не заботился обо мне.
— Разве не этого ты просила? Тебе хотелось Рождества.
— Мне все нравится. Только, знаешь, мне кажется, я сама прежде ни о ком по-настоящему не заботилась. А теперь мне это предстоит. И очень скоро.
Она опустила глаза на свой живот и провела по нему ладонью.
— Я тоже никогда ни о ком не заботился, — признался Винченцо.
— Не думаю, что это правда, — возразила она. — У тебя есть друзья. И мне показалось, вы поддерживали друг друга в случае необходимости. Думаю, это достойно похвалы.
— Я с радостью готов принять любую твою похвалу, — сказал Винченцо.
— Не сомневаюсь, — ответила Элоиза.
Он занял место в санях и взял в руки поводья.
— Мне даже не пришло в голову спросить тебя, умеешь ли ты управлять тройкой. С чего тебе было учиться ездить на санях?
— Это довольно просто, — ответил Винченцо, легонько дернув поводья, и тройка двинулась с места.
Кони были послушными и управляемыми. Они вели себя идеально. Сани мягко скользили по снегу. Они уехали далеко от дворца, к заснеженному сосновому бору, и очутились на лесной дороге в плотной гуще деревьев. Элоиза оглядывалась, наслаждаясь ожившим перед ней волшебством.
— Я вот-вот готова увидеть фонарь на одной из веток.
Винченцо усмехнулся:
— А если бы я предложил тебе рахат-лукум? Потребовав, чтобы ты предала свою семью?
— Ты фактически это сделал. Но мою семью предать не трудно. — Элоиза вздохнула. — Но если бы речь шла о хорошей семье, рахат-лукума явно недостаточно.
— Ты правда так считаешь? — спросил он.
— Конечно. Я бы потребовала шоколадный торт.
Винченцо улыбнулся:
— Приму это к сведению.
— Я правда рада, что твой отец потерял трон, — тихо сказала она. — И рада, что моя мать лишилась, наконец, своего положения во дворце. Я рада… Рада, что их вывели на чистую воду. И невольно задаюсь вопросом: зачем мне была нужна вся моя психотерапия, если я все равно испытываю такое наслаждение, наблюдая, как рушился их мир?
— Мне кажется, это просто означает, что ты человек.
— И это серьезное неудобство. Быть человеком. Полагаю, я долго пыталась им не быть.
— Что ты имеешь в виду?
— То, как я исчезла. Отгородилась от мира. С головой ушла в садоводство. Все это — попытки не быть уязвимой.
— Было бы несправедливо упрекать тебя в этом.
— Возможно. Но я думаю обо всем, что упустила в жизни. И теперь отрицаю собственную человеческую природу. Я вовсе не так добра, как мне казалось. Когда мы с тобой встретились в саду несколько месяцев назад, я говорила тебе, что отправляюсь с тобой как друг. Но, покидая твою кровать тем утром, я понимала, что наслаждаюсь их крушением. А ведь я так тебя осуждала. Чувствовала себя выше этого. Мне казалось, что я лучше, чем ты. Но это было несправедливо.
— Не суди себя строго. Я постоянно чувствую превосходство над большинством людей.
Элоиза прыснула со смеху. Не могла сдержаться.
— Не сомневаюсь, что так и есть.
Затем они оба замолчали. Сани тихо катили по лесу, позвякивали колокольчики.
— Нам нужно будет вот так же покатать нашего ребенка, — сказала она. — На Рождество.
— Ты так считаешь? — спросил Винченцо. Его сердце сжалось.
— Тебе не кажется, что нам стоит установить семейные традиции на предмет празднования Рождества?
Впервые Элоиза заговорила так, словно готова остаться.
— Не знаю. Считаешь, они важны?
— Думаю, да, — ответила она.
— Откуда нам знать? — спросил он. — Откуда знать, что важно?
— Ну, я бы сказала, нам стоит вспомнить, чего в детстве не хватало нам самим, — медленно произнесла она. — И убедиться, что у нашего ребенка этого будет в достатке.
— Длинный выйдет список, — ответил Винченцо. И вдруг подумал, действительно ли он не хотел раньше становиться отцом, чтобы прервать наследственную ветвь. Может, он просто боялся, что отцовство окажется трудным для мужчины, у которого отца по-настоящему никогда не было? Отца, заботившегося о нем. Винченцо хотел быть настоящим отцом, но он понятия не имел, каково это.
Именно в этот момент он решил показать ей то, что никогда прежде не показывал никому. На развилке он взял левее. Дорога сузилась и стала извилистой, а как только они выехали из лесу, сугробы стали намного выше.