— А нам плевать, — ответил Зевс. — Мы твои друзья. Так что давай-ка соберись.
— Я вполне собран. И поступаю правильно.
— Ты не поступаешь правильно. Ты идешь легким путем, — возразил Рафаэль. — Увидел, что она страдает, и, не пытаясь помочь ей, отправил с глаз долой. Решил не думать о том, как изменить дворец, чтобы он не напоминал ей о вашем детстве, а просто прогнал ее восвояси. И чем ты займешься теперь? Намерен купаться в своей печали?
— Как вы смеете читать мне лекции? Рассказывать мне о моих же чувствах?
— Нет у тебя чувств. Ты трус, а не король.
— Но ты сейчас в моем дворце.
— Ты только взгляни, как быстро он стал называть это своим дворцом, — заметил Джаг. — А сколько было болтовни на предмет того, что трон ему якобы не нужен.
— Ну чего вы от меня хотите? Чтобы я оставил при себе женщину, которая искренне любит меня, но при этом не мог бы дать ей того же?
Зевс приподнял бровь:
— Я не могу сказать, что в принципе одобряю институт брака. Или любовь. Но мне неясно, почему ты стоишь перед нами и делаешь вид, будто женщина, которая ждет от тебя ребенка и любит тебя, — какая-то непонятная головоломка, которую ты не способен разгадать.
— Я хочу, чтобы она была счастливой. Это ради ее же блага.
— А может, ты просто пытаешься защитить себя?
Винченцо не желал больше разговаривать с ними. Он ринулся прочь из кабинета, спустился по лестнице и зашагал сквозь снег. Он шел, пока не оказался на своем холме, у озера. Ветер яростно шумел вокруг него, играя полами пальто. Он вглядывался в метель, и холод обжигал его кожу. Но он ничего не замечал.
— Элоиза, — проговорил он.
Неужели это оно?
Он не понимал ее прежде. Не мог понять. Потому что не испытывал ничего, кроме боли. Боли, которую носил в себе с тех пор, как был мальчишкой. Глядя на свою мать. На то, как она грустила. Глядя на отца, которого видел крайне редко. Он был одинок. Изолирован от мира. Это чувство… Винченцо снова подумал о матери, и боль отдалась в его сердце.
Неужели это оно?
Он считал это чувство скорбью, а не любовью. Но сейчас лицо матери предстало его мысленному взору.
— Я люблю тебя.
Эти слова слетели с его губ прежде, чем он успел подумать. Он всегда, глядя на мать, думал именно это. Только чувство это смешивалось с болью, а не с чем-то прекрасным.
«Никто никогда не говорил мне этого».
Никто, кроме Элоизы.
И тут, посреди снегопада, ему померещился запах роз. Непростая жизнь звала его за собой. И это был не аромат лепестков роз, случайно оказавшихся в зимней пурге. А Элоиза. Его любовь к ней. Любовь казалась ему горем на протяжении всей его жизни, потому что не было никого, кто ответил бы ему взаимностью. И впервые увидев на экране собственного ребенка, он испытал ту же боль. Будучи совершенно к ней не готовым. Но Элоиза оказалась права — это любовь. Нечто намного большее, чем он когда-либо мог себе представить. Боль всегда часть любви. И возможно, именно поэтому люди противятся ей. И сдаются, только если не могут иначе. Если любовь оказывается сильнее.
Он любил Элоизу.
Он любил ее, и любил их ребенка. Он любил всегда. Он любил свою мать, хоть та никогда и не говорила ему этих слов, погрузившись в собственную скорбь. Любил отца, хоть и знал, что этот человек грешен. Любовь всегда жила в Винченцо, и вот теперь у нее появился шанс обрести иные очертания. Из боли превратиться в нечто новое.
Если только Элоиза не возненавидит его. Он надеялся, что она простит. Пройти так далеко, с тем лишь, чтобы потерять любовь… Это было бы невыносимо.
Он пошел обратно во дворец, не замечая холода.
— Нужно ехать, — сказал он друзьям. — В Вирджинию.
— Правда? — удивился Зевс. — Какая неожиданность! Прогулка с самобичеванием пошла тебе на пользу!
— Хоть ненадолго заткнись и собери как можно больше рождественских украшений. И еще нужно захватить ее свадебное платье.
Глава 15
Она не нарядила новую елку и немного об этом жалела. Не было причин усугублять печаль, хотя в душе ей хотелось именно этого. Тонуть в печали. В боли оттого, что Винченцо нет рядом.
Винченцо.
Элоиза любила его. Его поступок этого не менял. На дворе Рождество, и она несчастна. Скеррит сидела у огня, в свитерке, который Элоиза ей связала. Кошка выглядела вполне довольной.
— Хоть один из нас доволен жизнью, — проговорила Элоиза.
Скеррит не ответила. Лишь удостоила ее презрительным взглядом желтых глаз.