Вряд ли он отдает себе отчет в том, как высокомерно звучит его речь. Учитывая его статус, он едва ли всерьез задумывается о таких мелочах.
– Физическая работа, настолько однообразная, что вы и представить себе не можете. Но именно благодаря ей, вполне вероятно, мы вскоре отыщем то, что так вас интересует.
На этот раз голос его прозвучал глуше:
– Как вы ее нашли?
– Благодаря подсказке Сонэ.
– Подсказке?! Какой подсказке?
– Он собирался шинковать мой палец.
– И где тут подсказка?
– Остальное – коммерческая тайна, даже для прессы.
– Кстати, те твои слова – правда?
Я не сразу понял, что он имеет в виду. Ах да, мой блеф с письмами, адресованными крупнейшим газетам. Я рассмеялся:
– Конечно же, вранье. Но на результате это не скажется. В перерыве я решил позвонить в полицию. Мое предложение было принято единогласно.
Он взглянул на фонарик в моей руке и, помедлив, сказал:
– Мне нужно с тобой поговорить.
– А мне недосуг тебя слушать, к тому же я спешу.
Я повернулся, чтобы уйти, и услышал за спиной вкрадчивый голос:
– Патологоанатом не все тебе рассказал. Ну что, по-прежнему недосуг меня слушать?
Я обернулся:
– Что он не рассказал?
– Ты действительно думаешь, что твоя жена покончила с собой?
Быстро оценив ситуацию, я огляделся вокруг. Где-то здесь должен быть нож Сонэ. Да где же он? Куда мы его подевали? Я вернулся в кухню за большим кухонным ножом. При виде его в глазах Тасиро отразился испуг, по мере моего приближения превратившийся в настоящий ужас. Когда я разрезал скотч у него на ногах, он вздохнул с явным облегчением.
– Я выслушаю тебя в другой комнате.
Подняв Тасиро на ноги, я выволок его в коридор. Мне не хотелось, чтобы остальные слышали наш разговор. Я прихватил с собой скотч. Где бы нам уединиться? Пока мне удалось побывать только в двух комнатах. В итоге я потащил его в большую гостиную на втором этаже.
Здесь ничего не изменилось. На стенах по-прежнему висели мои работы. Я оглянулся на Тасиро. Руки его, от локтей до запястий обмотанные коричневым скотчем, были зафиксированы в полусогнутом положении. Я поднес нож к его груди:
– Продолжай.
Он поморщился:
– Это все действительно твои работы?
– Мои. Но у меня нет времени на болтовню с тобой. И меня совершенно не волнует твое мнение. Скажешь еще хоть слово о моих картинах, и я пущу тебе кровь. У твоего дружка Сонэ довольно заразное хобби. Два раза повторять не буду. Ты сказал, что нам нужно поговорить. О чем?
– Хорошо… – Тасиро громко сглотнул. – Мне стало известно, что в графе «причина смерти» в протоколе вскрытия тела твоей жены значилось самоубийство. Она была беременна. Мотив ее самоубийства остался для тебя загадкой.
– Ну и?..
– Так вот, это было убийство. Вернее, трагическая случайность, граничащая с убийством.
– Почему я должен тебе верить?
– Я узнал об этом из первых рук. То есть от самого убийцы.
– Кто он?
– Харада.
– Мотив?
– Естественно, Ван Гог. Он думал, твоей жене известно, где спрятаны «Подсолнухи», запугивал ее, и она сорвалась с балкона. Твой ребенок погиб вместе с ней. Вот так-то.
– Не думаю, что семь лет тому назад Харада знал о Ван Гоге.
На его лице отразилось замешательство.
Я перехватил нож левой рукой. Фонарик упал на татами. Прежде чем я успел о чем-либо подумать, правый кулак непроизвольно дернулся вперед, словно движимый неведомой силой, и опустился на скулу Тасиро. Казалось, я наблюдаю за происходящим со стороны. Тасиро, словно тряпичная кукла, отлетел и, ударившись о стену, рухнул на пол. Строго говоря, он ударился о висевшую на стене картину. С ее поверхности посыпались осколки краски, но мне было все равно. Тасиро со стоном скорчился на полу. Из губы его сочилась кровь, на лицо налипла пыль.
Нагнувшись, я шепнул ему на ухо:
– Запомни, впервые в жизни я ударил человека. К тому же беззащитного. Но я ничуть не жалею. Ты самое настоящее ничтожество. Пытался настроить меня против Харады без каких бы то ни было причин. Похоже, тебе мало быть просто ничтожеством. Ты во что бы то ни стало желаешь прослыть еще и тупицей. Бездарные наговоры – это все, на что ты способен. В мире не сыскать более никчемного типа. Я повидал немало болванов, корчивших из себя знатоков искусства, но обезьяну вроде тебя вижу впервые.
Я стал с остервенением обматывать его ноги скотчем, слой за слоем, пока лента не кончилась. Произнеси он еще хоть слово, меня бы просто стошнило. Подхватив фонарик, я вышел из комнаты.
На улице я глубоко вздохнул, мне удалось немного успокоиться. Впервые за долгие годы я был по-настоящему благодарен солнечному свету.
Харада и Хироси развалились на травке у входа в подземелье. Они одновременно подняли на меня глаза, первым заговорил Хироси:
– Что-то ты долго.
Я со вздохом ответил:
– Общался с нашим никудышным приятелем. Воистину мир огромен, и какие только твари в нем не встречаются.
– Что-то не так с Тасиро? – догадался Харада.
– Он сказал, что ты убил Эйко.
Не произнося ни слова, Харада медленно покачал головой.
– Вы с ним, кажется, близко общались. И как только ты его выносил?
– Это работа, – его голос звучал спокойно и рассудительно, – нам часто приходится иметь дело не только с приятными людьми. Таков закон бизнеса.
Хироси предложил:
– Ну что, обыщем подземелье?
– Вы действительно не хотите туда спуститься? По правде говоря, там наверняка очень тесно. К тому же результат будет ясен сразу.
Я помотал головой, и Харада, подхватив фонарик, ступил на ведущую вниз лестницу. Хироси двинулся следом, и вскоре оба растаяли в непроглядной тьме подземелья.
Я взглянул на солнце. За то время, что мы находились во дворе, оно успело проделать значительный путь на небосклоне. Я бросил взгляд на циферблат наручных часов. Пять пополудни. Во сколько же темнеет в это время года? Когда редко бываешь на улице в светлое время суток, такие вещи как-то забываются.
Камогава с тихим журчанием несла свои воды. Я глянул на противоположный берег. Пара бегунов совершала вечернюю пробежку. Мимо них проехал велосипедист. С шумом носились дети. Несколько стариков со скучающим видом сидели на лавочках. Понаблюдав за ними некоторое время, я подхватил с земли пиджак и оглядел изуродованный выстрелом рукав. Вряд ли удастся привести его в порядок. Сунув руку в карман, я убедился, что браунинг на месте. Я снова вспомнил, что пару минут назад впервые ударил человека. Окажись у меня в тот момент пистолет, я вполне мог бы его убить. Выстрел вряд ли услышали бы на улице. Как и выстрел Сонэ. А если бы и услышали, то немногие японцы способны определить, что это за звук. Обо всем этом я неторопливо рассуждал, расположившись на летнем солнышке.
Шло время. Краски вокруг понемногу тускнели.
Наконец из квадратного лаза показалась голова Харады. Встретившись со мной взглядом, он произнес:
– «Подсолнухов» там нет.
– Вот как?
– Мне кажется или вы действительно рады?
– Меньше проблем.
– Да нет, боюсь, проблем у нас теперь куда больше.
– Почему?
– «Подсолнухов» там нет, потому что они оттуда исчезли.
Следом показался и Хироси со свертком в руках. С первого взгляда я определил, что это старая промасленная бумага.
Он огорченно вздохнул:
– Там так тесно, каменная комнатушка примерно в три дзё. Думал, с ума сойду от клаустрофобии.
Я взглянул на часы. Шесть. Их не было почти час.
– А вы долго там проторчали.
– Мы искали следы.
– Следы?
Харада принял у Хироси бумагу и разложил на металлической плите. Перед нами было пять плотных и почти не выцветших листов промасленной бумаги. Все они сохранили следы сгибов через одинаковые интервалы.
В ответ на мой невысказанный вопрос Харада пояснил:
– В прежние времена промасленная бумага была единственным средством защиты от влаги. Все листы имеют сгибы одинакового размера.
– Тридцатого, – произнес я.
Он кивнул:
– Практически все авторские повторения «Подсолнухов», написанные Ван Гогом в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году в Арле, были тридцатого размера.