Владимир Антонович машинально жевал свой любимый самодельный творог, который Варя приготовляет из кефира для его язвы, и невольно думал, что вот и кабинет у него теперь появится, и гостей можно будет снова звать… Позавтракал, оделся. По-прежнему тишина в комнате мамочки. Но не мог же он так уйти, не зная своей судьбы! Он снова остановился в дверях ее комнаты. Она лежала все так же на спине. Заостренное бледное лицо, полуоткрытый рот. Челюсть, кажется, полагается подвязать. Неужели?!
Все-таки он должен был узнать.
Он шагнул внутрь, подошел к кровати, стараясь ступать как можно тише. Вгляделся. Вслушался. Нет, не слышно дыхания. Не видно, чтобы хотя бы слабо шевелились ноздри. Нерешительно, толчками он протянул руку, помедлил — и положил ладонь к ней на лоб.
Лоб был теплым.
Он отдернул руку — но она уже открыла глаза!
— А, это ты? Сколько времени?
— Десять. Почти десять.
— А, еще рано. Спать хочется. Это ты меня погладил?
Ирония? Нет, она не способна к иронии!
— Я. Кто же еще?
— Как приятно. Ты давно меня не гладил.
Да никогда он ее не гладил — сколько себя помнит.
— До свидания, мне пора, у меня лекция.
— А сегодня разве не воскресенье?
Почему — воскресенье? Потому что у нее теперь вечное воскресенье?
— Сегодня четверг.
— Это Павлик мне сказал, что сегодня воскресенье! Я утром встала приготовить ему завтрак, и он сказал, что сегодня воскресенье.
Владимир Антонович не удержался:
— Завтрак ему готовила Варя. Она всегда всем готовит.
— Нет, я готовила. Встала рано. Я всегда готовлю, всегда забочусь!
Мамочка несла обычную чушь, и Владимир Антонович больше не боялся, что она могла понять значение его прикосновения.
— До свидания.
— А ты подал заявление на дачу в Комарове?
Какое заявление? Какая дача? Это бродят в мамочке исполкомовские воспоминания, когда казенные дачи были близки и доступны. Правда, не в Комарове: Комарово мамочке было не по чину, зато под Лугой они жили летом часто — маленький Павлик там бегал, маленькая Сашка.
— Мне не нужна никакая дача.
— Я лучше тебя знаю, что тебе нужно. Нужно позвонить — ну ей, этой… дочке позвонить. У нее девочка маленькая!
Такого еще не бывало, чтобы мамочка забыла, как зовут любимую дочку. Значит, еще какие-то клетки в мозгу сегодня ночью умерли. Значит, все-таки коснулась ее сегодня ночью смерть. Самое это страшное — умирать понемногу, умирать отдельными клетками. Разум разлагается, а сердце бьется, бьется…
Возвращаясь вечером домой, Владимир Антонович вынул из почтового ящика первые три мартовские открытки для мамочки. Теперь пойдут!
Мамочка пишет к каждому празднику бесчисленное количество поздравительных открыток — и получает в ответ почти столько же. На подобные открытки в их семье у мамочки полная монополия: Владимир Антонович поздравляет по телефону нескольких близких знакомых с Новым годом — это действительно исконный праздник, а все другие какие-то искусственные; и Варя с Павликом тоже обходятся телефоном. Стандартные же послания на безвкусных открытках Владимира Антоновича раздражают. Почта существует, чтобы люди сообщали друг другу новости, обменивались мыслями, а какая новость в таком тексте: "Дорогая Валентина Степановна! Поздравляю Вас с Международным женским днем 8 марта, праздником Весны и труда, желаю здоровья и успехов — Ваш И. П. Городецкий"? Или то же самое: "с Международным днем солидарности трудящихся 1 мая!"? Для мамочки же — новость, она с гордостью оповещает всех знакомых: "Уже и Иван Павлович поздравил! Он никогда меня не забывает, такой внимательный!"
Зато Варя встретила его новостью в своем роде:
— Она опять весь творог съела!
Для самодельного творога Варе приходится таскать тяжеленные сумки с кефиром, поэтому творог предназначается только для умилостивления язвы Владимира Антоновича. А мамочке покупается сырковая масса, которая встречается в магазине гораздо чаще, чем творог. Сладкую массу Владимир Антонович не любит, а мамочка, наоборот, и творог-то посыпает сахором, так что масса ей в самый раз.
— Ну что делать, — покорствуя судьбе, возразил Владимир Антонович. — Что попалось ей на глаза, то и съела. Ей говорить бесполезно.
— Прекрасно она все понимает, когда ей выгодно. Обязательно ей нужно назло съесть творог! Что ты, ее не знаешь? Как это я вожусь, таскаю бутылки — и не для нее! Все должно быть для нее! Прекрасно она соображает! Пьеса такая была: "Дура для других — умная для себя" — вот точно про нее! А мне надоело! Анекдот есть новый: знаешь, как называется жена, которая каждый день таскает пудовые сумки? Потаскуха! Вот мне и надоело быть такой потаскухой — и не для тебя, а для нее, для ее упрямства!