— А что Павлику оставалось делать? — вне всякой связи сказала Варя. — Он же после школы ни одну девочку сюда не пригласил — стеснялся из-за нее. Жениться на квартире? Тоже недостойно мужчины, Павлик для этого слишком благороден. А если привести жену сюда и заставить ухаживать за маразматической бабушкой — кто же выдержит?! Только Сашка своя, он ее единственную не стеснялся. Все потому. Другого никакого выбора у него не было. И если все-таки вредно для наследственности — только из-за нее так случится! Я из-за нее уже старуха — пускай. А если еще ребенок больной родится?
Тоже правда.
— Но ведь женятся всякие герцоги, у которых не трехкомнатные квартиры. И что ж теперь, объяснять Павлику, что он вынужденно влюбился?
— Я тебе объясняю.
Павлик появился поздно, когда Владимир Антонович с Варей уже улеглись. Они слышали, как хлопнула дверь, — но не вставать же, не расспрашивать. Да и вообще не нужно лезть к сыну с расспросами — Владимир Антонович столько раз подвергался мамочкиным расспросам, что усвоил это накрепко. Вот если бы сын заговорил сам!..
На следующий день Владимир Антонович шел домой с надеждой, что Павлик расскажет о своих делах. Ну хотя бы потому расскажет, что Ольга вчера вернулась и объявила небось своей Сашке, что выдала секрет — уж Ольга-то не станет тактично молчать! Сашка объявит Павлику — и тот поймет, что дольше тянуть нельзя.
В квартале от дома он догнал мать Жениха. Старушка тянула неизбежные сумки. Владимир Антонович подхватил в каждую руку мало не по пуду, и сразу же грубо напомнило о себе земное притяжение — даже он, достаточно сильный мужчина, с трудом удерживался, чтобы не согнуться. Да еще дорожки обледенелые, как всегда, — дворники исчезли из жизни постепенно, как сгущенное молоко или весенние ландыши. Как много всего исчезло буквально за десять лет!
— Что же вы так поздно? Ваше время дневное, когда все на работе.
— Я и днем тоже. А сейчас соседка прибежала, что картошку завезли.
— Пусть бы ваши сходили. Сын, невестка, внук ведь взрослый.
— Они устали с работы. А я чего ж, я дома цельный день. Тоже сидеть не умею.
И за что такая самоотверженная мама этому алкоголику?
Владимир Антонович не удержался от провокационного вопроса:
— И не обидно вам, что заставляют такие тяжести таскать? Они молодые, сильные!
— Разве тяжесть — принесть с магазина? Мы в колхозе мешки таскали! А в лесу чурбаки. Они работают, а я чего ж — не сидеть же. Какая ж обида?
Около почтовых ящиков Владимир Антонович поставил сумки, достал очередные открытки.
— Пишут, — одобрила старушка.
— Это мамочке поздравления.
— Мой Вася ее хвалит, что душевная женщина. Вот и пишут. А мне — не пишут.
Ей — не пишут?! Если уж кто душевная — так эта старушка! И выходит, для нее что-то значили бы эти безвкусные открытки?
Вынести сумки из лифта на своем этаже она Владимиру Антоновичу не позволила — подхватила сама.
Павлика дома не оказалось — ну это естественно. Но и Вари тоже — что немного странно. Мамочка возбужденно шаркала по коридору и сплевывала чаще, чем обычно. И Зоська носилась из кухни в комнату, чего с нею давно уже не случалось — в воздухе, что ли, что-то возбуждающее?
Мамочка бормотала:
— Где-то оставила… Где-то оставила…
— Что оставила? Кто оставила?