По поводу санитарок иллюзий не оставалось. Но нужно было еще и попытаться узнать, что же случилось с мамочкой. Насколько все серьезно.
— А как бы мне, ребята, заглянуть у вас в историю болезни? С вашей умелой помощью.
— Не полагается, капитан.
Он, оказывается, капитан. С чего бы?
— Ну, должен же я знать, что с моей мамочкой. Привезли еще вчера вечером, врача нет.
— Врачебная тайна называется. Ладно, посмотрим. Как фамилия?
Кто ее знает, как записали мамочку — Поповой или Гусятниковой? Наверное, Поповой, раз в справочном так значится. Надо же — вспомнила девичество!
— Попова. Валентина Степановна, — а то вдруг здесь несколько Поповых.
Помощник важно перебирал папки, наконец вытащил самую тонкую и, не давая в руки Владимиру Антоновичу — врачебная тайна как никак! — прочитал сам, демонстрируя, что ему привычно разбирать врачебные записи:
— Та-ак… Ну, значит, у вашей матушки перелом шейки бедра слева. — И добавил фамильярно: — Месяца два гарантировано. А может и не сростись — реактивность организма в старости низкая.
Ну что ж, Владимир Антонович сразу же поставил точный диагноз — заочно. Вспомнился Игорь Дмитриевич, сумасшедше сверкающий глазами.
— Почему же не сделали вытяжение сразу? Ведь полагается!
— Не всегда сходу делается, — значительно объявил сестринский помощник. — Полагается по показаниям!
Хотя и непонятно, но как бы и объяснение.
Владимир Антонович медленно пошел назад, мечтая, чтобы за время его отсутствия появилась Ольга. Если нет — не миновать выносить мамочкино судно. А то и переодевать — брр!..
Еще он подумал, что нужно все-таки переправить фамилию в истории. Потому что все может случиться, и тогда придется приносить мамочкин паспорт, чтобы выписывать свидетельство — паспорт не совпадет с историей, и получится неразбериха. Он так и подумал: "все может случиться" и «свидетельство», не уточнив — какое. И тут же, поправляя себя, подумал, что и для обычной выписки нужно, чтобы совпадали фамилия в паспорте и в истории, а то иначе и живую мамочку тоже могут отказаться выдать.
Владимир Антонович открыл дверь в палату, прошел сквозь мольбы и крики, подошел к мамочке. Ольги не было.
Мамочка все еще пребывала в неестественной бодрости — видать, выспалась и отдохнула.
— Что же ты не идешь? Три дня здесь лежу, только она за мною и ухаживает. Ну она… А тебя нет как нет! Нельзя же, чтобы все она…
— Ольга — что ли?
— Ну она же, я говорю!
Владимир Антонович сообщил ровным голосом, даже улыбаясь:
— Тебя привезли только вчера вечером, Ольга здесь еще не была ни разу, а я пришел час назад и только отошел минут на пятнадцать навести справки.
— Чепуха! У меня идеальная память! Она от меня не отходит. Оленька!
Может быть такой бред и к лучшему? Владимир Антонович попытался поймать мамочку на ее бредовом слове, спросил с надеждой:
— Ну хорошо, так, значит, тебе ничего не нужно? Если Ольга от тебя не отходит и все делает?
— Да, мне ничего не нужно! Все у меня есть! Только будь добр, возьми из-под меня — это… как это…
Ну вот, никуда не денешься. Стараясь хотя бы не увидеть того, чего не хотелось видеть, больше на ощупь, Владимир Антонович рывком вытащил судно.
— Осторожно! Больно же! Ничего ты не умеешь делать!
Если бы только больно — от рывка плеснулось на простыню содержимое. Ладно, ничего не поделаешь.