— Ну теперь твоя Сашка возьмет реванш: все достанется ей.
— А чего ж? Только справедливо!
Прекрасно поговорили.
Павлик пошел провожать Сашку, и Владимир Антонович его не дождался. Но утром завтракали вместе, и Владимир Антонович высказался с удовольствием:
— Дурак ты будешь, если женишься на ней. Сам залезешь под каблук. Она же в точности повторение своей матери, а от Ольги ее Сережка сбежал, не разбирая дороги. Хороший был парень. До самой тундры бежал, не оглядываясь! А сама Ольга в мою мамочку — в нашей семье по женской линии передается железная воля. Неужели самому охота — на цепь и в будку?
Павлик покраснел, запыхтел, что никому не позволит… что он не мальчик…
Владимир Антонович смотрел — и ничего, кроме брезгливости, это пыхтение в нем не вызывало. Видать, и правда что-то порвалось вчера, не сможет он любить сына как прежде. Живодер в семье.
— Да делай как хочешь, раз не мальчик! — Владимир Антонович особенно подчеркнул голосом: "не мальчик". — Я сообщил тебе только свои генетические наблюдения. Мамочка небось когда-то и против генетики протестовала, как тогда полагалось, но ты-то ведь знаешь, что генетика — полезная наука?
Против генетики Павлик не нашелся, что возразить, еще попыхтел молча. Так ведь у живодеров не в споре сила: они молча пыхтят — и делают.
Владимир Антонович тоже молча доедал домашний творог и чувствовал, как прохладные творожные массы успокаивают его язву, как всегда нывшую с утра.
А квартира действительно преобразилась. Владимир Антонович в полной мере ощутил это вечером: впервые за несколько лет открыл дверь — и не ударил в нос запах мочи. И просторнее стало. Мамочкина комната — та вообще словно бы увеличилась в три раза, но и в коридоре просторнее, и в кухне, и в уборной, где не лезла больше под ноги Зоськина ванночка.
Владимир Антонович вошел, держа вечерние газеты, из которых торчали неизбежные поздравительные открытки. Обойдя в растерянности просторную квартиру, он помахал этими открытками перед носом у Павлика:
— Вы выносите, а тут созрел новый урожай!
— Ничего, отнесем в больничку, покажем бабуле и тут же потеряем!
Слушая жизнерадостного Павлика, Владимир Антонович вспомнил старый фильм про Айболита еще тридцатых, кажется, годов. Или сороковых. Там у Айболита имеется злая сестра Варвара, и вот эту Варвару не то акула проглотила, не то Бармалей, в результате чего счастливые герои идут и распевают: "Хорошо, что нет Варвары! Без Варвары веселей!" — и мотив такой заразительный.
Что Варю, его собственную жену, как раз полностью и зовут Варварой, Владимир Антонович при этом ничуть не подумал: к Варе песенка не имела никакого отношения. Но и правда, так заразительно: "Без Варвары веселей!" Вот-вот Павлик запоет: "Хорошо, что нет бабули! Без бабули веселей!"
Совсем поздно позвонила Ольга и торжествующе сообщила, что она все устроила, договорилась со всеми, всем, кому надо, дала — и что будут к мамочке вовремя подходить, выносить… Владимиру Антоновичу захотелось подозвать Павлика к телефону: "Вот послушай, как твоя тетка и теща все организовала. Вернется твоя бабуля, рано радуетесь!" Но вместо этого записывал под диктовку имена сестер и нянечек, к которым надо завтра подойти, столько-то каждой дать.
— Вот как надо дела устраивать! — победоносно закончила Ольга. — А то что толку от твоего вчерашнего похода? Пришел, только кашу размазал!
Впрочем, и Ольга не все предусмотрела до конца. Когда на другой день Владимир Антонович явился в больницу и отыскал по инструкции Свету, та не захотела слушать никаких резонов:
— Сами перестилайте свою мамашу, сами! Не могу я ваших лежаков ворочать! Ни за какие ваши трешки! Попробуйте-ка четыре палаты! В ней, наверно, сто кило — в вашей мамаше! Грузовая тетечка! Мне еще детей рожать, их потом ни за какие деньги не купишь!
Света была девица крепкого телосложения, чем-то напоминающая Ольгу, не так уж ей и страшно поворочать несчастных лежаков, раз уж пошла на такую работу, но она кричала с полным сознанием своей правоты, так что трудно было ей возразить — ведь право женщины рожать детей священно и никакими служебными инструкциями невозможно это право оспорить.
Высказывалась Света громким голосом, стоя прямо над мамочкиной кроватью. Мамочке было уже налажено вытяжение, она, как и все здесь, стала похожа на живую, еще едва трепещущую бабочку, приколотую косой булавкой, — и, может быть, поэтому не решалась осадить нахалку, молча смотрела то на сына, то на здешнюю палатную повелительницу. Сразу вдруг стало видно, что мамочка давно уже не вершительница судеб, а обычная слабая старушка.