Вера и любовь. Когда-то мамочка рассказывала совершенно простодушно: "Вот повторяют: "верили, верили". Верить мало, а мы любили. Верили, конечно, безгранично: что мудрее всех, что видит то, чего мы не видим. Но мы любили. Внешность его, голос. Самая родная внешность. Да ты посмотри на лицо — ведь такого же нет второго, единственное на свете! Он наверху, недоступный, но если бы сказал слово — пойти и умереть! И было бы счастье — умереть по Его слову… А как теперь живут, когда ничего святого? Ни в кого не верят, никого не любят, кроме себя. Пустыня в душе". Во какое красноречие вдруг прорезывалось! И глаза сияли. В такие моменты мамочка из вечной чиновницы, из существа почти бесполого превращалась во влюбленную девушку. Когда-то говорили про монашек: "невесты Христовы". Владимир Антонович долго не понимал, до чего же точно это выражение: потому что не просто бежали те монашки от мира, от горестей жизни — нет, они были влюблены в Христа как в возлюбленного! Многие. Понял он это, глядя на мамочку в такие моменты — ни о ком и никогда она не говорила так! Никогда она так не любила мужа — это ясно, но даже на маленького сына никогда не смотрела она такими глазами — по крайней мере, не помнит такого Владимир Антонович. Поистине — "невеста Сталинова".
(Владимир Антонович однажды живо представил, что случилось ужасное чудо, что Сталин ожил и едет в открытой машине по Невскому — под пуленепробиваемым колпаком, разумеется. И вот сбегаются к нему восторженные полусумасшедшие старухи и старики — на костылях, на креслах-каталках. Сюжет для Гойи.)
От всех этих разговоров у Владимира Антоновича разболелась язва. Нормальные язвы болят до еды, но от самого вида мамочки, от ее разговоров язва Владимира Антоновича часто разболевается и после. Язва — объективный индикатор, вроде сигнальной лампочки, — заболела язва, значит, раздражение проникло в самую глубину организма, в глубину, где воля не властна, где действуют таинственные законы притяжения и отталкивания, заставляющие нас любить и не любить.
А Павлик все не мог уняться:
— Органы — это жутко интересно. И те, и другие. Недаром тот гинеколог из анекдота представлялся, что работает в органах — перекрестные понятия. А литература какая самая растрепанная? Детективы и порнуха — обе которые про органы.
Для мамочки это слишком длинно, она уловила только последнее слово:
— Про органы нам знать не положено. Они на особом положении. Чего нужно, они сами знают.
Владимир Антонович встал.
— Спасибо. Пойду еще займусь, если получится.
Скоро квартира заполнилась страстными вздохами оркестра, затем вступил детский хор с игрушечным военным маршем — мамочка поставила свою излюбленную пластинку. Ладно, это все-таки лучше, чем очередное кино.
Когда мамочка не смотрит телевизор, она слушает пластинки. Зная ее служебное прошлое, нужно было бы ожидать, что она больше всего любит бодрые советские песни, но нет — мамочка всегда слушает оперы. Любимых опер у нее несколько, но самая-самая — "Пиковая дама". И слушает мамочка всегда не какие-нибудь избранные места, а заводит с начала до конца, а по окончании всегда объявляет с мечтательным вздохом: "Нет, все-таки какой гений Чайковский!" «Онегина» она тоже слушает довольно часто, но после «Онегина» почему-то не объявляет о гениальности Чайковского. Еще среди ее фаворитов «Риголетто», "Фауст", «Аида» и «Иоланта». Сколько можно слушать одно и то же?! Владимир Антонович подарил ей нарочно "Бориса Годунова" и «Богему» — мамочка два дня сообщала всем знакомым по телефону, какая у нее заботливая дочь Оленька, дарит ей прекрасные оперы, но ни «Бориса», ни «Богему» так, кажется, ни разу и не завела.