Плютиха была скуповата, и Федор как-то нарочно возьми да скажи ей: так, мол, и так, ваша голенастая курица несется во ржи Митька Удалого, что живет по соседству с вами. Так, представьте себе, тетка Плютиха облазила на коленях всю полоску, а озимь-то только наливалась, и она все колосья, конечно, примяла — словно постель выстелила. Так и не поднялась больше рожь, а скоро, подпарившись, стекла, заплесневела.
А однажды Федор Баглай организовал в Мокловодах «представление» — драматический кружок. Поначалу в этот кружок пожелало записаться чуть не полхутора. Дело осложнялось тем, что артисты не умели читать, а Федор-то знал грамоте. Вот и довелось ему запоминать наизусть все роли в пьесе, чтобы затем учить других, неграмотных. Заинтересованные невиданным зрелищем, люди валом валили на «представление», а слава о «вертепнике Баглае» докатилась до соседних сел.
Представления эти и самому Федору пошли на пользу. Помимо всего прочего, он делал декорации, устанавливал на сцене плетни с перелазами — без плетней в те времена не обходился ни один спектакль, — размещал прочую бутафорию, рассчитанную на внешний эффект. Посреди декораций люди играли свои роли — радовались, плакали, пели, гневались… Не раз и не два наблюдал за ними Федор сбоку, из-за кулис, отмечая, как они ведут себя, и в связи с этим о многом передумал, многое понял. После представления, когда занятые в нем хуторяне уходили за кулисы, когда они снимали или смывали грим, все как будто возвращалось на круги своя. И получалось, что человек среди декораций — одно, а без них — совсем другое. Этот вывод очень пригодился Федору, когда сельсовет подбирал людей, которые могли бы успешно агитировать за колхоз. Обратились к чудодею Баглаю. А он сызмальства любил все новое, ибо полагал, что новое никогда не ведет к плохому. Значит, и колхоз приведет к добру…
Достался молодому Федору Баглаю тот конец хутора, который называли Голотовкой. Там жила Плютиха. Федор знал, что вся ее жизнь проходит как бы при декорациях и в гриме. Плютиха носила личину этакой добродушной тетушки, потому-то Федор и взялся прежде всего за нее. Однажды, когда он «агитировал за колхоз», ему удалось сбросить с Плютихи личину, а возможно, он чем-то задел ее за живое, да так, что лицо ее ненароком выглянуло из-под маски, — как бы то ни было, он прилюдно поговорил с нею «по душам». Нет, Плютиха и после этого разговора не записалась в колхоз, зато люди, те, кому довелось слышать ее разглагольствования, когда она неожиданно оказалась без грима, увидели бублейницу во всей красе.
А вышло все вот как. Сначала ее распалили всевозможными упреками и разоблачениями. Потом довели до белого каления, так допекли, что она стала как воск, из которого можно лепить что угодно. Однако продолжалось это недолго. Только до того момента, пока старая грешница не сообразила, что единственная для нее возможность оборониться от нападающих — опять спрятаться под личиной, укрыться среди декораций. То есть напустить туману, всячески скрывая подлинную свою суть, играть роль, используя многочисленные внешние приемы: усмехаться, растягивать губы в невинной улыбке, от которой люди обычно морщатся, или выразительно изгибать черные как смоль и действительно очень красивые брови, точно изумляясь чему-то. Эти тайные ухищрения свойственны, должно быть, всем, у кого есть торгашеская жилка. Свойственны они были и Христе Плютихе, матери Марийки-зоотехнички, «нашего солнышка», той самой Марийки, которая нынче привлекла внимание Данила.
В колхоз Плютиха вступила все-таки в первой пятилетке, но уже после внезапной смерти матери. Плютиха обобществила свою темно-серую кобылу Дамку, которая до того бог весть сколько таскалась по ярмаркам, обобществила хомут с ременной супонью, утыканные гвоздями, но уже потертые шлеи, две уздечки с вожжами, дугу и прочее, что надобно для одноконной упряжи. Возок — легонький шарабан — отдала не сразу и лишь после того, как ее пообещали поставить приемщицей на молочном пункте. Работала Христя с первых же дней хорошо: ежедневно набирала в пробирку молоко и выливала его в чистые пузырьки с наклейками, чтобы проверили на жирность. В конце каждого месяца честно, до копеечки рассчитывалась с хуторянами деньгами и пахтой. Люди теперь не осуждали Плютиху, даже относились к ней вполне терпимо, тем более что под праздник, ну например, накануне святок, когда позарез нужны дрожжи, уж у кого-кого, а у нее-то (или с ее помощью) обязательно ими разживешься (мокловодовцы, правда, тогда еще употребляли и свои домашние, с хмелем). Да, у Плютихи всегда можно было достать и дрожжей и нелинючей краски, которая так хорошо ложилась на полотно и на другую материю.