Данилу частенько приходится встречаться с теткой Христей по работе. Она иногда называет его «зятьком», на что Данило дипломатично не реагирует, промолчит, и все, на том разговор и кончается. Но однажды они пустились в воспоминания. Вспомнили и Федора Баглая, Данилова отца. Видно, очень нравился он Христе, недаром она знала о нем даже больше, чем Данилова мать, Хтодора, дочь перевозчика Самуся, товарка Христина по девичеству.
Данилу было неприятно думать о взаимоотношениях своего отца с теткой Христей. Он не хотел строить никаких догадок: только начни гадать да прикидывать, и получится, что отец мог и полюбить Христю. И что она, женщина с торгашеской жилкой, могла стать его, Данила, матерью. Но не исключено, что все было наоборот: чернобровая красавица добивалась любви Федора Баглая, а ему было не по нраву это назойливое ухаживание, и ее красивые, знаменитые на весь хутор брови не производили на него никакого впечатления. Впрочем, и теперь, когда Плютиха, случается, изогнет их дугой, ее лицо делается каким-то очень обыкновенным, будничным и неприятным. Мало того — приобретает фальшивое выражение, а уж это, конечно, никак не могло нравиться человеку с открытым сердцем, каким знали на хуторе активиста Федора Баглая. А в девичестве да смолоду Плютиха слишком часто круто изгибала брови, особенно когда торговала на ярмарках, когда голосом, мимикой и жестами завлекала покупателей, прямо-таки умоляя их купить ее тугие бублики с маком, нелинючие краски, ленты для кос, бусы, прочие мелкие украшения, которые столь необходимы всякой женщине, да и в быту могут пригодиться. Наверное, именно из-за своего неудачного кокетства, из-за того, что не сумела покорить молодого вертепника, Христя — позднее Христя Романовна, — чтобы насолить ему — ведь он был агитатором! — долго не вступала в колхоз. Нашла случай отомстить Федору Баглаю за свою уязвленную гордость! И все же — некуда правду деть — всему хутору известно, что однажды, в критический момент («при последних немцах»), бублейница очень помогла активисту Баглаю; это тоже помнят благодарные мокловодовцы.
— Передай, Данило, матери, чтобы не мешкала, поскорее шла караулить скотину, — как-то несмело, словно после долгих колебаний, сказала зоотехничка и все смотрела на пастуха, ожидая, пока он откликнется.
Прошло немало времени, вполне можно было бы ответить, однако Данило не поднимал глаз, будто не слышал. Нет, он молчал не нарочно. Данило ничего не имел против Марийки и не думал унижать ее. Но как раз в эту минуту ему очень не хотелось говорить: ведь его голос подхватит эхо, звуки задрожат в воздухе, и молодая Плютиха по одним лишь этим звукам поймет, как холодно он к ней относится. Данила почему-то всегда раздражает, когда он видит Марийкины красивые, черные как смоль брови, раздражает, когда она изгибает их дугой на своем белом-белом лбу. Точно такими же бровями хвасталась в молодости Плютиха, кокетничая с его, Данила, отцом.
Вместо ответа, которого ждала Марийка, Данило молча, но решительно кивнул головой и защелкнул недоуздок. После чего отошел от желоба, где стояло несколько лошадей с фермы.
— Прощай, Соловейко… Завтра расчешу тебе гриву.
Конь, услышав свою кличку, повел ухом и сдержанно заржал, как делал всякий раз, расставаясь с хозяином.
— И вы, милые плавни, прощайте…
Впереди блестела тропинка, которая вела к хате.
Незваный гость
Край неба окрасился было багровым цветом разных оттенков, но скоро приобрел один тон — общий со всем небосводом. Косари и сгребщики сена уже пронесли через плавни свои многоголосые песни. Вдали, на хуторе, прогремели, удаляясь на ночной покой, автомобили и тракторы. День близится к концу. Но еще дышат солнечным теплом, еще светятся его улыбкой травы, и воды, и небеса. Белеют стволы прибрежных осин и тополей. Откуда-то из-за Сулы, с Воинцовских грядок, доносится, разливается в воздухе сладковатый аромат картофельного цвета, укропа и моркови, смешанный с терпким духом скошенных трав, с запахами тысячелистника, который, почитай, засох за долгий-предолгий летний день, но упала роса, и он ожил, а стоит коснуться его ногами, начнет тонко пахнуть.