Данило часто грустит, оттого что плохо представляет себе, каким человеком был его отец. Что может запомниться ребенку?.. Не видел его угрюмым или, например, сердитым, злым. Вспоминается, как отец брал его с собой на работу, как он, Данилко, катался в его курене на травяной постели. Матушка Хтодора, случалось, посылала своего Данюшу к своему Федору — отнести ужин, это совсем близко от их хаты, крикнешь — слышно, если вечер тихий да звонкий. Никогда не приходило в голову Данилку (да и мог ли об этом думать малый ребенок), что отца скоро не станет, — у кого-то другого умирают родители, умирают чужие люди, а его родители бессмертны… Единственное, что Данилу врезалось в память, это что Федор Лукьянович Баглай — колхозный скотник и активист. Говорят, он был очень доволен своей жизнью и, наверное, старался, чтобы сын поверил: отец жил достойно. Это, вероятно, самое важное: сын должен верить в отца, должен знать, что тот жил честно. На этом надо стоять неколебимо.
Теперь-то, когда он до многого дошел своим умом, Данило начинает понимать слова: «Парнишка-то (то есть Данило) — вылитый отец!» Так однажды сказала при нем Плютиха, Марийкина мать, Христя Романовна Плюта.
…Данило перестал рыться в памяти, выискивая то, от чего ему становилось то радостно, то горько, то страшно. Смотал удочку, положил ее туда, где она лежала всегда. Медленно пошел домой через мостик, под которым плескался ручеек.
Нигде ни звука. Тишина… Слышно, как на другом берегу, в камышах, треснула под чьей-то ногой сухая ветка. И тотчас плеснула хищница щука. Бросились врассыпную, будто кто-то высыпал в воду горсть зерна, пугливые мальки. На золотистом небосводе, как нарисованные, — вершины растущих на острове деревьев. Это Качала, большой низменный остров. Великое множество разных деревьев и лозы — последнее пристанище Федора Лукьяновича…
Сердце радостно встрепенулось. По левую руку тихо лежал небольшой безымянный лиман. Над ним сизыми клочьями стоял пар; такой пар поднимается над подогреваемым снизу котлом, прежде чем в нем закипит вода. Чудным эхом плывет из-за реки чистый, как родниковая вода, девичий голос. Этот голос знаком всем живущим по берегам Сулы. То запевает Ярина, звеньевая на махорке, когда-то считавшаяся первой красавицей в Посулье. Она всегда заводит песню в такое время — вечером. Ей подпевают молодые голоса, они звучат все выше, выше, песня долетает до косматых облаков…
Ярина — дочь Степана Огиря, отличного лодочника, совестливого человека, но невезучего супруга. В молодые годы у них с Оляной не было детей. Может быть, поэтому Степан совсем было перестал петь, поверив злобной болтовне хуторских кумушек, твердивших, что он «пропел свое счастье» (не иметь детей тогда считалось большой бедой). В парнях у Степана и впрямь был громовой, сейчас сказали бы — богатырский, бас. Нередко пел он в хоре сельского клуба, а раньше — в церковном. Или запоет у какого-нибудь хуторянина на освящении новой хаты либо колодца. Что и говорить, голос был неслыханной силы; когда Степан Огирь пел, сбегалось все село…
Почти всю жизнь у них с Оляной не было детей, а в тот год и даже в тот месяц, когда началась война с фашистами, нашлась Ярина. И когда Степану сказали, что его Оляна родила дочку, он, хоть и был уже в летах, после долгого перерыва запел. Да так запел над зеленым простором плавней, что каждая жилочка в нем дрожала и, казалось, все его существо исторгало звуки.
…Лежит певун Степан Огирь над Одером, в чужой земле. «Гей-го, не все мертво, что схоронили…» Иной раз, когда очень затоскует сердце да когда голос Ярины — голос его крови — долетит из дальней дали, наполнив песней такую же, как нынче, вечернюю тишь, перед глазами встанет сам Огирь. Послышится его коронная «Ой надвигалась да черная туча…». А подле него, Степана Огиря, — Федор, Хтодора, Оляна, Христя, нередко и Прокоп-бригадир. Как они пели на сцене сельского клуба!.. И как трогали своими песнями души людей!..
«Ой надвигалась да черная туча. Стал дождь накрапывать. Ой собралась там беднота-нищета!..» Как они пели!..
— Куда ты запропастился, Данило? — встретила его взволнованная мать. — Плютиха только-только ушла от нас. Принесла новость. Карло… Нименко… вроде бы… приехал. Не слыхал?
— Лаврин Нимальс?
— Ну пусть Лаврин, но приехал, вот в чем дело. На машине, говорят.