Это доконало Христю, прямо-таки привело в отчаяние. Она была не религиозна, но сейчас всерьез поверила, что бог все-таки есть, только он против нее, он ей не помощник. Иначе почему бы этой проклятой трясине преградить ей путь к самому дорогому человеку как раз в тот момент, когда она окончательно решила тоже перейти туда, за провальное озеро, где расположился лагерь. А перейдя, снова, уже ничуть не таясь, попасться ему на глаза: быть может, вечно озабоченный Федор забыл сказать ей что-то такое важное, отчего изменится вся ее жизнь… От горя и отчаяния Христя горько заплакала, начала тереть глаза кулаками, но все-таки она не желала совсем расстаться с надеждой, смотрела и смотрела на ту сторону — ведь там за каждым деревом мог промелькнуть Федор…
Плакала, терла глаза, опять смотрела, не веря, что потеряла Федора. И в конце концов в мелком лозняке чуть не наткнулась на острые прутья, которые равномерно покачивались перед ее будто бы внезапно переставшими видеть глазами. Чуть дальше двигались чьи-то плечи в сером, как лоза, и толстом ватнике. А на этих плечах лежала большая связка старых ятерей, остриями палок назад. Плечи двинулись дальше, ниже, к вязкому берегу заросшего лепехой озерца. Рыбак вглядывался в большие и поменьше, но одинаково таинственные окошечки чистой воды среди кувшинок и ряски: наверное, выбирал, где лучше поставить снасти.
Босым в эту пору может бродить только дядько Свирид — очевидно, это он и есть. Медленно, боком приближается, лезет в воду. Потревоженный ногами ил пузырями поднимается вверх, больно жалит холодом тело, Христя только представила себе это — по спине побежали мурашки.
Поставив ятери, предусмотрительный дядько Свирид прикрывает их сверху роголистником и ряской. Так же боком вылезает на топкий берег. Резкий ветер лохматит его волосы, выдувает из газеты самосад, но сморщенные пальцы сворачивают цигарку — значит, дядько не торопится, И как будто к чему-то прислушивается — к резкому шороху пожухлой лепехи или к стрекоту сороки. А может, ни к тому ни к другому, а к всплеску в соседнем бакае, который вот-вот превратится в озеро, — стоило бы поставить там хоть пару ятерей на линей. Ты глянь, как плеснула хвостом какая-то рыбина, видать, нагуляла силу, эхо так и покатилось между деревьями. Да, не худо бы поставить хоть пару ятерей…
Христя ни на секунду не сводила глаз с дядька Свирида. Украдкой поглядывала на него сбоку и все же не устерегла, не заметила, куда он делся. А хотела пойти следом: ведь дальше Баглаева лагеря Свирид, конечно, не уйдет. И она бы с ним. Прислушалась — не шуршат подошвы по пересохшей траве. Поглядела из-под руки туда-сюда — никого. Только сизый клочковатый дым стоял над деревьями, предсказывая хорошую погоду.
Она все шла и шла по болотистому берегу озера, обходя трясину, пока не вышла к тому месту у Днепра, где была с Федором. От берега отвалилась глыба и бухнула в быструю воду, а там же двое теляток, господи! Нет, они здесь, на пологом берегу. Как лежали, так и лежат. Смирно лежат, глаза закрыли. На этот раз Христя поняла, что она уже бывала тут раньше. «А я сено там сгребала, многих хлопцев завлекала…» Ну, конечно, тогда сгребали сено. И на том лужку, на той просторной поляне, стояла не хата на сваях, а высокий курень — человек двадцать поместится, если спать на полу. В курене этом ночевали косари, сгребщики — в основном молодежь и те, кому незачем было каждый день топать за пять верст на хутор. Вместе гуляли, пели — за Днепр уносилось эхо, по очереди готовили себе завтраки и ужины, ловили для галушек или затирухи сладких линей в лиманах, медно-красных карасиков в заросших травой озерах. Трава здесь росла одного сорта — самый тонконог…
Было раннее утро. В курене еще никто не вставал, а Федору и Христе выпала очередь ловить рыбу для завтрака. Признаться, Христя была недовольна своим напарником: больно уж серьезный, ни пошутить, ни посмеяться, а сама она с малолетства унывать не любит, всегда славилась жизнерадостностью. Нет, хоть и высоко Баглай стоит, да не с той стороны. Конечно, он умеет подойти к любому человеку, этого у него не отнимешь, умеет складно выступить на собрании или к месту вставить слово на представлении в клубе: «Не тот, товарищи, товарищ, кто одному товарищу товарищ, а тот, товарищи, товарищ, кто всем товарищам товарищ». Но чтобы спеть «А я сено там сгребала, многих хлопцев завлекала», или: «Ой, капуста-одностеблица, один любит, другой сердится», или вот еще: «Качали меня хлопцы не в решете — в коробке. Коробочка тарахтела, а я к хлопцам хотела…» — этого от него не жди, хотя он и не насмешничает, когда кто-нибудь такие частушки поет и все от смеха животики надрывают. Что ж, кто каким уродится, таким и помрет: одному нравится попадья, а другому…