…Когда Христя и Федор, чуть ли не по колено замочив ноги в росе, подошли к озеру, над ним, как над миской с едой, стоял теплый пар. Христя первая разделась, оставив на себе только белую полотняную сорочку, аккуратно сложила одежду на берегу и, ни слова не сказав Федору, вошла в озеро. Теплая, как в корыте, вода ласково прильнула к ее телу.
Они завели сеть вдоль берега, затоптали ее, и над посеребренными водой ячейками появилось медно-красное дрожание. После этого они потащили сеть по дну, ноги увязали в иле, приходилось идти на цыпочках.
Христе воды по горло, она вытягивает шею, одна голова торчит, а линей да карасей уже ведра два наберется. Вполне хватит на всю ватагу. Скорей в лагерь! Солнце вот-вот выглянет из тумана, озарит землю. Христя карабкается с сетью на берег. Федор — за ней, несет рыбу. Под ногами влажная трава, мягкая, как пряжа. На душе молодая радость — нет ничего лучше в целом свете, чем молодость.
— Какая ты красивая, Христя!..
Оробевшая, растерявшаяся от неожиданности Христя чуть не выронила сеть. Но не оглянулась, промолчала: не первый и не последний ухажер, у нее их полным-полно, а теперь и Баглай туда же.
— Так и иди в одной сорочке, не одевайся…
— В мокрой, что ли?
— Да ведь тепло, как в протопленной хате… Так и иди, ну пожалуйста! Ты в сорочке похожа на луговую царевну, которая только-только вышла из утренней купели…
Никогда ей не приходилось слышать ничего подобного! Однако не исполнила она его желания, не осталась в мокрой сорочке, даже не ответила ему. Но, надевая юбку прямо на сорочку, глянула через плечо — будто молния из глаз, а он уж не смотрел на нее. Луговая царевна, наверное, быстро исчезла из его дум, не стояла перед его взором. Пропала, чтобы никогда больше не появиться… Но нельзя забыть те слова. Произнеся их, Федор как будто взял Христю за руку и с тех пор ведет ее, давно ведет в какой-то другой мир, и она идет, как во сне.
Сколько лет прошло, а и ныне сердце ноет, как вспомнит: это витал над ними призрак любви. То-то глупая была… Думала: начнет заигрывать этот самый Баглайчик, а я без внимания. Ага, нарвался?.. Пусть побегает за мною, пусть раззадорится пуще. Избаловали ухажеры-то, знала цену своей красоте. У парней одно на уме: поженихался до поры до времени — оставайся лавка с товаром. Как говорится: сватались, сватались, да все и попрятались. Пойду, мол, к другой. Хорошая ли, плохая — главное, что другая. Но конечно, не все так, не у каждого волчьи мысли…
Бывают у человека в жизни такие моменты, когда нужно действовать не раздумывая: решается твоя судьба. Да попробуй-ка угадай эти моменты… Христя не угадала. Всю жизнь кается, слезы льет. И сейчас слезы потекли — сразу полегчало. Но не от жалости к себе заплакала, нет. Увидела: идет, сгорбившись под тяжестью, Федор… Идет первый. Боком, шаг за шагом поднимается вверх по сыпучему песку — это мужики несут втроем полуживого теленка. Передохнут и опять: то поднимут, то волоком на носилках тащат. Теленок молчит, как провинившееся дитя. Там, где особенно вязко, останавливаются. Федора прошиб пот, не хватает дыхания. То Никифор, то Свирид наклоняются над теленком, ощупывают ему бока, голову, подгибают передние и задние ножки, чтобы удобнее лежал. Наконец Никифор вынимает из-за пазухи зеленую бутылку с дегтем, вдвоем со Свиридом они мажут теленку ноги у копытцев. Затем ножом (так сцепил зубы, будто сомлел) разжимают зубы, смазывают дегтем рот. Поперек рта вставляют палочку от вербы, чтобы теленку легче дышалось, и с передышками опять то несут, то тянут волоком, пока не начинается тропинка, как видно недавно протоптанная в зарослях дикой ежевики.
Христя теперь смело отводила рукой мешавшие ей лозы и, не таясь, шла следом — вернее, не шла, а как будто пролезала по таинственному лазу. Кто потревожил эту нетронутую красоту, первым неуверенно ступив сюда? Кто дал начало тропинке? Неизвестно. Известно лишь, что каждый мог быть первым, потому что каждому нужна в жизни тропинка: к водопою, к травам. К счастью. За ним, за первым, по еле видному следу и идут эти трое. Четвертой тоже нелегко, но она уже не делает лишних шагов, не отклоняется вправо и влево: есть направление.
Выходит из сумерек на свет — чащоба позади, однако сюда ей вовсе ни к чему. Хата на сваях во-он где. Христе вроде бы и радостно, что столько узнала о Федоре, и все-таки стыдно. Стыдно, что не послушалась его, не пошла варить «наш борщ», не перестлала постель, не заменила лежалое сено свежим. Да еще надо бы выдоить ту отелившуюся коровку, у которой перегорело молоко… Все дела, дела, а иначе он о Христе, о Плютихе, и не вспомнил бы… Не надо показываться ему на глаза, ой не надо. И, назвав саму себя дурочкой («Сердце радостью озарилось — ожила глупая надежда»), назвав себя приблудой («Хороша девка с виду, только вот дурашлива»), Христя, словно каясь в грехах, попятилась, хотя не видно было ни души, сделала круг, минуя поляну. Так и не выследила Федора с другими мужиками…