Телята побрели без пастуха через Сулу к хутору, а Федор вроде замешкался: горько и страшно стало ему от стенаний, доносившихся с другого берега, от молчаливого прощания с животноводческим лагерем, с куренем, где на полу так много душистой травы, с почти обнаженными деревьями, с пустыми гнездами. Как вдруг — псина Якоба Нименко. Видать, и он где-то поблизости. Послышалось жалобное мычание. Теленок отбился от стада, что ли? Подошел Федор к воде, видит… Якоб теленка от берега палкой отпихивает, маленького такого теленочка, верно, с беженцами шел на той стороне. Как он, бедняжка, через Днепр сумел перебраться, как сил хватило? Шейку вытянул, ушки уже на воде лежат, глазами своими смотрит, смотрит, как дитя, оказавшееся в опасности. А он его… палкой от берега отпихивает, чтобы ногами в дно не уперся…
— Ты что делаешь, Якоб?
— Не твое собачье дело, Федор.
— Якоб! Зверюга! — хватается за палку Федор.
— Не твое, говорю, собачье дело, Баглай. — И целится палкой в голову, чтобы в ушки вода набралась, чтобы ногами в дно не уперся.
— Да я в сельсовет… Я Прокопу заявлю, если только ты…
— Прямо так и заявишь? Может, подождешь заявлять, а? Пока хоть греметь перестанет, — ехидно произнес Якоб и многозначительно кивнул на Днепр, откуда рвались фашисты.
— Немедленно заявлю, — растерянно метался Федор, не зная, что делать.
— Не торопись, товарищ активист… Ваша власть… кончается, — говорил Нименко, продолжая орудовать палкой. — Ваше все смололось. — И так со зла ткнул теленка, что тот захлебнулся. — Скоро наше молоть будут. Скоро, скоро…
Поняв намек, Федор в бешенстве бросился с дубиной на Нименко, но тот быстро снял с плеча ружье…
Такое оскорбление от этого гада! Чтоб твоих детей земля не сносила! А ведь носит. Отпрыск-то его, говорят, в Мокловоды заявился, выходит, посмел… И хватило же совести… Не стыдно ему людям в глаза смотреть. С Марфиной дочкой по плавням шатается. И будто с Данилком за руку здоровался. С Федоровым сыном Данилком, с Домашиным крестником. Зло, как и все прочее, забывается. Ага, Домашин он крестник…
Наверно, из-за Домахи и не спит по ночам Никифор. Похудел так, что, если б не железное его здоровье, с ног бы свалился. Приська Плазма, что по соседству живет, говорят, не раз слышала, как Никифор поет Домашины песни. На дворе еще не брезжит, а он сядет у окна и поет:
Никифору вручили акт переселенца и сказали, чтобы «немедленно перебирался из зоны», потому что через его двор проляжет фарватер, или, по-нашему, судоходный путь. Слоняется Никифор по двору, никак не придумает, с чего начинать разрушение. Рассматривает еще не сопревшее путо, которое висит на плетне, отгораживающем кошару, и издали кажется гадючьей кожей. Была когда-то такая удойная корова, Майка. И себе хватало молока и на продажу. А молоко-то какое жирное: в крынке, бывало, на ладонь сметаны. Сдал Майку по контракту в колхоз…
Заглядывает Никифор в колодец: какая вода хорошая, на их конце хутора ни у кого лучше нет. Шевелит давно холодные угли в очаге: тут гудело пламя, готовился ужин, а иногда и завтрак. Садится Никифор на завалинку, вынимает из кармана акт, медленно читает, что почем оценено: верба, одна штука, возраст тридцать три года, стоимость непереносного дерева — шесть рублей десять копеек; изгородь плетеная, сто один метр; хата, два сарая, восемьдесят два дерева — тополя, сосны, акации, груши, сливы, яблони, вишни да еще смородиновые кусты… До места переселения столько-то километров. Он сжимает в руке акт и молча сидит, думая о том, чего не выразишь словами, и мысли у него путаные, сбивчивые.
Встал Никифор, когда затекли ноги. Снял башмаки и долго босиком ходил вокруг хаты. Под ногами всхлипывали их с Домахой старые следы, хватали за ноги, удерживали, так что не было сил двигаться дальше. Теплая сырая земля жалась к ступням, и Никифор чувствовал, как она вместе с кровью поднимается по жилам к сердцу, на мгновение останавливается там и дрожит, пока не прольется из глаз слезами. Пока не прольется…
Конечно, его хата не какие-то там палаты, просто мазанка, и все же «на дрова» он ее не продал. Решил сам разобрать, перевезти что стоящее на новое место. Советская власть, спасибо ей, все дает, что нужно для строительства. Еще лучше хата будет. Стройся, Никифор, поживешь в новой.