Я силился избавиться от этого чувства и потому не отводил взгляда от реки. Сначала Сула вроде бы помогала мне в этом, но скоро ее красота перестала успокаивать меня: блестки слепили глаза, и в душе опять поселилась тревога. Все вокруг спало и не спало. Из-под ног, казалось, выползало, продиралось скользкое извивающееся тело какого-то толстого ползучего существа; потом оно вяло ткнулось в берег: вероятно, спряталось на этом бескрайнем черном пространстве, залезло в глубокую нору.
У самого берега плеснула рыба. Где-то на той стороне, в плавнях, громко закричала чайка, и я попытался себе представить, что с нею случилось. Занятый своими мыслями, миновал чей-то сарай, вышел на поле густой ржи. Сразу ударил в нос вкусный запах — так пахнет из печи, в которой пекут хлеб. Я взял в сторону, чтобы не топтать колосья, и оказался на косе, где раньше устраивались ярмарки, тогда эта коса называлась Спасовским майданом. Если ты хоть раз был на Спасовском майдане, то легко узнаешь его даже с закрытыми глазами: песок крупный, отборный, точно рафинированный, песчинки с виду похожи на застывшие мелкие кристаллики, они скрипят, когда наступаешь на них.
Песок еще не остыл, и я решил заночевать на косе. Сделал бугорок — изголовье, застелил свое ложе дождевиком: буду спать, как на подушках. В самом деле, песчаные подушки были удобны, грели спину, однако сон не приходил. Мне виделось лицо Васила, взволнованного воспоминаниями о молодости… Потом я начал думать о Василине, хотел вспомнить и Лядовского и, если б у меня не мешалось в голове, наверное, хоть и с трудом, сумел бы выяснить для себя все, что хочу. Но колокола, эти настойчивые колокола, все звенели и звенели, смущая душу и сотрясая тело.
Я никогда не бывал в действующей церкви, не слушал настоящей службы с хористами, — а они, говорят, могут покорить человека своим пением, — так почему же в моей душе живут колокола? Быть может, потому что я знаю все «живые» и «мертвые» главные церкви, соборы, храмы, причем не только в низовьях Сулы, на нашем берегу, но и по ту сторону, особенно чигиринские и крыловские?.. Я ходил туда, чтобы увидеть иконы и фрески, эти чудесные творения человеческой фантазии; чтобы, глядя на клиросы, услышать мелодию, созданную людьми, порой даже гениальными… Я находил нужные книги и узнавал из этих книг об иконах и о тех, кто их писал.
Опять плеснуло у берега — то ли у нашего, то ли на той стороне. На плавнях глухо били в землю копытами спутанные лошади. Я знал, что за лошадьми смотрит дед Трохим Загурский.
Подожду «Софью Перовскую» — пассажирское судно, которое барабанит водяными крыльями от Киева до Херсона ровно четверо суток и девятнадцать часов. На «Софье Перовской» всегда работает висящий на мачте громкоговоритель, орет на всю округу. Чаще всего это судно привозит нам песню, если же опаздывает — последние известия из Москвы.
На Спасовской косе, где я ночую, плакали не только те, кто, отправляясь на заработки в Таврию, спускались отсюда на дубах вниз по Днепру, преодолевали и пороги и плыли до того места, где сейчас стоит Каховка. В сорок третьем году, поздней осенью здесь была наша переправа. Испокон веку не видывала Спасовская коса столько народу и столько оружия. Три дня спустя мы вылавливали ниже по течению этих людей — опухших от воды утопленников. На лодках привозили на площадь Плача и укладывали рядами. Немного просохнут — и переносили в длинную, заранее вырытую яму. Но яма была сырая, то и дело оседала плывунами. Бывало, не успеем опустить покойников на дно, а они уж в воде, выступающей из-под их тел. Мы, маленькие гробовщики, весь день, горько всхлипывая, забрасывали сухой землей своих отцов…
До войны здесь каждый спас собиралась огромная ярмарка — ни конца ни края. Люди приезжали на волах, на лошадях, ставили в ряд возки, телеги, арбы и с них продавали что у кого было.
Глинистый взгорок берега опять неожиданно озарился светом, только теперь это длилось дольше. В бледном сиянии я увидел распластанное летящее тело. Оно, как в сказке, неслось над водой к площади, наверное заметив (так мне показалось) мою одинокую постель. Должно быть, искало себе сообщника. Летело стремительно быстро и недолго, зигзагами, как летучая мышь. Потом камнем рухнуло вниз, я только услышал, как с высокого берега обвалилась земля, и тело плюхнулось в воду. Мне стало жаль, что сказка промелькнула молнией и пропала.