Васило медленно спустился на землю. Намотал флаг на древко и передал его Прокопу Лядовскому.
Все пошли к подводам. Снова усевшись между кадками, лавками и кроватью, я первый дернул вожжи, направляя лошадей на дорогу, ведшую к Плавистому. А там через сосновый лес рукой подать до Мозолеевского большака…
Через несколько минут я решил оглянуться. Обоз растянулся на целых полкилометра. С натугой, пофыркивая, шли лошади. Колеса со скрипом взрезали песок, и над обозом стоял мерный нестройный шум. Не грозный, не зловещий — нет, успокаивающий, как колыбельная песня. Милый, как звук родной речи после долгой разлуки с нею.
А быть может, это шумела у меня в висках кровь. Шумела оттого, что в самое сердце били и били колокола прощания.
Как никогда, захотелось, чтобы в эту минуту рядом со мной был Прокоп Власович. Но ему еще нужно было задержаться на хуторе… А пока…
Я вместо него взял в руки флаг: Прокоп Лядовский беспокоился о нем, он был для него дороже всего. Я подержал флаг перед глазами, затем развернул и прикрепил, как велел Лядовский, к левой грядке. С той стороны, куда мы ехали, выглянуло солнце. Такое же красное, как огонь, что гудел вчера над мельницей.
…Все это, повторяю, я вспомнил, когда мы покидали старые Мокловоды, идя навстречу новой жизни. Ибо не проживешь тем, что было, надо о будущем думать.
1971—1981