Вода под ногами Васила черна и глубока, но из сердца его уже исчез страх: он любил небо — недаром оно манит молодых — и радовался случаю хоть чуть-чуть приблизиться к нему. Даже мысль об отце не беспокоила его, хотя он не сомневался: отец не простит ему, что снюхался с безбожником Прокопом Лядовским, будет гнать из дому. Но ничего: если уж до того дойдет, Прокоп вступится. Э, да он и сам сумеет спастись от отцовского гнева: удерет на ту сторону, в Чигирин, к знакомому лирнику Федоту и будет ему за поводыря.
«А я сіно громадила, сім пар хлопців принадила…», «Подавайте галушки по три п'яді завбільшки».
У лирника Федота хоть и нет своей хаты, да все же он не ночует под забором и не голодает, потому что поет для людей.
«Ой ти, рай, божий рай, обібрав ти наш край. І бички, й телички, і полотна, й сорочки».
Васило совсем недавно, минуя проруби и полыньи, переводил его, незрячего, на ту сторону, за Днепр, и на прощание лирник спел ему:
И парень упорно карабкается по стволу все выше и выше. Горизонт светлеет, делается шире, шире. Васило обхватил руками дерево, подтянулся раз, потом еще, еще — и вот он уже вровень с первой крышей. Опершись ногой на ветвь, переступает прямо на зеленую жесть и, не спеша, чтобы не так гремело под босыми ногами, поднимается по скату вверх. Остается протиснуться в оконце — и он на колокольне. Там по крутой приставной лестнице еще выше. Подтянувшись с помощью веревок от колоколов, продвигается вперед под наполовину сорванной кровлей, переступает по шалевке, как по лестничным перекладинам. Перегнувшись, снимает со шпиля золото в форме креста, на которое молятся.
Крест холодный и скользкий — точь-в-точь уж в воде. И гораздо тяжелее, чем говорил Прокоп. Если не привязать его к спине, вниз, пожалуй, не слезешь. И дело не только в том, что тяжело, — Василу становится жутко. Страх сдавил сердце, по спине поползли мурашки. Не дай бог пошевелиться — закружится голова, онемеют руки, и утром у церковной ограды найдут мертвое тело с крестом за спиной. А потом все село узнает, что это не кто иной, как сын пономаря Васило Дымский. Новость ошеломит всю округу, а мать умрет с горя.
Чтобы до этого не дошло, Васило садится на толстую сосновую балку и, пока не справился со страхом, разглядывает колокола. Смотреть на них неинтересно: все похожи один на другой, как пальцы на руке, разнятся лишь по величине. Зато их хорошо слушать, когда они растревожены. Вон в тот тяжелый — он здесь один такой — бьют в сильное ненастье: ну, скажем, когда пурга, или буран, или густой туман. Человек, оказавшийся в непогоду на острове либо в степи, услышит звон и пойдет в ту сторону, ни за что не заблудится, потому что колокол гудит густым басом, его голос потрясает, переворачивает душу, проникает во все поры. В этот колокол звонят и в том случае, когда рождается на свет дитя, когда его, окрестив, приписывают к человеческому роду. А еще этот колокол созывает народ на площадь: так оно и было, когда к Мокловодам и Дубровью подступал то немец, то Петлюра, так было и гораздо раньше — словом, всегда, когда приходил час защищать свою семью и родную землю.
А остальные колокола — числом три — звонят на праздник, они задорные и веселые.
Задумался Васило, да так, что и сам за своею думкою не поспеет. Затаил дыхание, весь напрягся, но не успел поразмышлять как следует — внезапно в голове поднялся звон. «Угадай, в каком ухе звенит?» — чуть не произнес он вслух. Такое уж было поверье: если угадают — твое желание исполнится… С земли донесся шорох, топот, хлюпанье воды. В кроне явора завозились вороны, пропищала какая-то другая птаха… Издалека, со стороны Днепра, долетал шум тысяч фонтанов. Этот шум заглушал звон в голове, накатывал волнами, мешал слушать, наполнял звуками пустынные окрестности.