— Ладно, так и говори… Только куда же нам крест?.. Побудь тут еще немного, я вернусь к людям. Заделаем пролом, там уж немного осталось… Ага, придумал!.. Пришлю к тебе Василину, она скажет, что делать с крестом. Василина — девушка неверующая, комсомолка… Тебе до нее рукой не достать, понял? Ну так как же?
— Пусть приходит, только поскорее.
Никогда не думал Васило и никому бы не поверил, скажи ему кто раньше, что оказаться с девушкой с глазу на глаз в сто раз страшнее, чем слезать с крутой церковной крыши или даже сидеть над колоколом в ту минуту, когда в него неожиданно со всего размаху начинают бить.
Василина застала Васила как раз в тот момент, когда он развязывал веревки, снимая крест. Она была ни дать ни взять дикарка, только что прибежавшая с праздника огня. Остановилась, задыхаясь от бега. Сквозь плетиво ветвей на нее падал мягкий голубоватый свет утреннего неба. На щеках играли, смеялись ямочки. Глаза сияли из-под широких бровей, сходившихся на переносице. Мокрая кофточка плотно облегала округлые груди. Сборчатая юбка при каждом движении (а устоять на месте ей было не под силу) вздымалась веером. Босые ноги — гладкие, как у прачки, и ослепительно белые. Она глубоко и прерывисто дышала. Васило полюбил ее с первого взгляда.
— Погоди, я помогу тебе, — молвила она — будто зазвенел серебряный колокольчик. У Васила екнуло сердце.
— Отнесем его на ярмарочную площадь, потом на лодке переедем на тот берег — и все.
Они были счастливы вдвоем. Самая грозная опасность не могла бы заслонить от них, таких юных, простые радости. Они шли и шли по прибрежным зарослям — она впереди, он за нею. Сначала слышали доносившийся со стороны плотины топот ног, цоканье копыт, слышали, как люди покрикивали на животных. Но скоро попали в глухое низкое место и неожиданно нашли для себя приют…
Около пролома в плотине шум постепенно затихал. В костер больше не подкладывали ни хвороста, ни ситняга; вставал рассвет. Расходились люди, уезжали подводы. Все свидетельствовало о победе духа над силой. Никто и вообразить не мог, что к вечеру того же воскресного дня из-за Днепра налетит порывистый ветер. Он городил на реке вал за валом, катил их к плотине, закручивал все яростнее, все выше. Сначала волны наскакивали на солнце, садившееся за горизонт, а когда затопили его и оно погасло, злобно набросились на плотину, с разгону перехлестнули ее в нескольких местах сразу и побежали по полю. Потом налетали еще и еще, просасывались сквозь сухую сыпучую почву, смывали ее. Перепрыгнув через плотину, вода текла теперь сплошным потоком, ползла ползком, разливаясь как во время потопа, и ничто в мире не могло ее остановить. Дед Шептий изо всех сил бил в большой колокол, но тот гудел не так, как нынче перед рассветом, а совсем по-другому, словно звонил по ком-то. Люди мчались со всех сторон, ехали на подводах, скакали верхом, но быстро возвращались. Вода останавливала их, обходила слева и справа, окружала, и они отступали, растерянно брели, сопровождаемые холодным шумом волн, стараясь поскорее добраться до какого-нибудь пригорка, островка, до своих жилищ, чтобы успеть наладить лодки, которых в Мокловодах больше, чем хат, успеть уложить в них самое необходимое, поместить малых детей, цыплят, ягнят, гусят и выбраться со всеми ними на более высокие места: туда, где в старину стояли хаты и топились печи, туда, где казацкие курганы и сторожевые насыпи, — в общем, туда, куда никогда, как утверждали старики, не доходила вода, либо на Малярку — центр колхоза и Мокловодов: там сплошь сыпучий песок, мелкий тальник и тысячи колючих кустарников, зато есть колодец с самой вкусной в селе водой, есть амбары, крытые камышом и жестью, стога сена, целые пирамиды моченой и немоченой конопли, конюшни, воловня, сушарни для махорки, построенная еще земством четырехклассная школа — да что говорить, наверху найдется где пожить и неделю, и две, и целый месяц.
Хутор, как озябший человек, съежился под пронизывающим сырым ветром; хаты — что овцы, которые разбежались кто куда и пасутся на молочае. Вода затопила все стежки-дорожки, по-своему расчленила Мокловоды и вот уж отбивает от других крайние хаты: Охмалы, Погорилых, Заплишек. Сперва окружит жертву, затем быстро-быстро подкрадется к порогу, переползет через него, проникнет в сени, в хату… Если она и дальше будет прибывать с такой скоростью, то к утру доберется до верхних оконных рам, а в сараях — до самой крыши.
Еще только сгустились сумерки, а уж то отсюда, то оттуда доносились крики о помощи. Это живущие в нижнем конце, разодрав гнилые камышовые стрехи, кричали с чердаков: видно, не надеялись пересидеть там хотя бы до утра. Почти в полной темноте отчаливали от ворот лодки. Выплывали на улицу подмытые копны сена, соломы, кружили на быстрине деревянные телеги, колоды, охапки лозы, палки, всякий сор. Выпучив глаза, то брела, то плыла за лодками скотина, шарахались сонные куры, утки и падали за борт, в темень. Ржали лошади, лишившиеся жеребят, громко плакали и звали матерей дети. Ни единого каганца в окнах, ни одной звезды на небе. Только на Малярке стоял многоголосый надрывный шум да, как живой маяк, пылал высокий костер. К нему со всех сторон съезжались лодки, приставали к берегу. Мало-помалу люди устраивались кто где и, сморенные усталостью, засыпали.