Как они впервые встретились? Протасий возвращался в родное село. Приближался к нему сторожко, будто чужой. Уж сколько лет, как ушел отсюда, ничего не слышал о доме — жил в далеких приморских поселках. А как не стало родителей, решил воротиться — незачем оставаться одному на чужбине…
Вот шел он в тот день, размышляя, каково-то все сложится в отчем краю, как вдруг догоняет его плотная девушка в легком платье. Шагала она быстро, почти вприпрыжку и тянула за собой санки с хворостом. Поздоровалась, не останавливаясь, и хвать у Протасия его дорожную котомку. Положила ее на хворост, а сама пошла рядом, весело улыбаясь. Протасию кровь бросилась в голову от такой дерзости, бешено заколотилось сердце. Открыл было рот, чтобы ляпнуть этой курносой девчонке что-нибудь обидное, язвительное, да промолчал, потому что она, словно разгадав его намерение, начала рассказывать, как позавчера хоронили с попом деда Махтея. В воскресенье напился прямо из бидона снятого молока со льдом, а в среду помер. Хотел что-то сказать детям, но не мог вымолвить ни словечка, только корчился и хрипел. Потом застонал, начал рвать на себе рубаху и скончался…
А еще у них Явдохе Драгунке прислали грамоту из Полтавы и дали крепдешину на платье, потому что она каждый месяц много молока надаивает… Клуб построили очень красивый, школу новую, а детей нет, молодежь-то из села уходит… Вот так и живем.
Теперь лишь Протасий — вроде бы со зла — перехватил веревку от санок и так дернул их к себе, что самому стало жаль девушку: она прямо-таки оторопела. Ему бы извиниться, а он вместо этого только спросил:
— Сама-то ты кто такая?
— Разве не слышал? Про меня все знают. Я — Лукерина из-под Полтавы… Люди зовут меня просто Лукия. Убежала из колонии…
— Живешь-то при ком?
— Да при людях, вот уж третью зиму… То детей доглядаю, то огороды пропалываю… Одежу чиню, скотину пасу, хаты мажу. Сказки придумываю. Хочешь — расскажу…
Протасий впервые открыто и доброжелательно посмотрел на девушку. Красивая, веселая, совсем еще ребенок. А ему уже… тридцатый.
И вот, немного времени прошло, прибегает как-то Лукерина к Протасию в сарай, где он поначалу жил и мастерством занимался.
— Дай, — говорит, — рубаху тебе постираю. Насквозь по́том пропиталась. Вчера заметила, когда ты у лавки в очереди стоял…
Постирала, а потом яростно вымела грязь из печки, вынесла сажу, протерла тряпкой покрытые плесенью стены… Наконец вымыла руки и неожиданно подошла к нему вплотную. Смотрит в лицо, смотрит так проникновенно, и сразу:
— Возьми меня насовсем…
Протасий опешил, растерялся. В глазах Лукии он читал истинную, как у детей, преданность, и ему делалось больно, бросало то в жар, то в холод. А она все стояла рядом, касаясь трепетной рукой его крутого плеча. Тогда он, наклонившись, взял ее на руки, как берут ребенка, и бережно посадил на припечек. Она молча повиновалась ему, но вдруг горько заплакала. Крупные слезы катились по румяным, как яблоко, щекам и собирались в уголках пухлых губ. Она их потихоньку глотала, не сводя глаз с Протасия. Смотрела и смотрела на него с мольбой, а ему нечего было сказать… Лихорадочное возбуждение снедало обоих. Что-то должно было произойти. Оба это чувствовали, оба этого боялись.
— Будет! — многозначительно произнес Протасий, подойдя к двери: пора было на работу.
Лукия не сразу поняла, какое он принял решение, и продолжала сидеть. Лишь когда хлопнула дверь и к ее босым ногам покатился клубочек морозного тумана, словно пробудилась ото сна. Быстро вскочила с припечка и, вытирая слезы, бросилась к разрисованному морозом окну…
С тех пор они стали жить как муж с женой в приспособленной под жилье сараюшке. И так ее, эту сараюшку, полюбили, что редко показывались на люди, — наверное, не хотели и думать о том, что делалось за ее пределами. Хату возводили рядом, отцовскую-то земля, прямо сказать, засосала до окон, того и гляди рухнет. Жаль ее, конечно, старенькую… А в сараюшке, в той милой сараюшке, Лукия стала матерью, родила двойню — двух мальчишек, двух вылитых Протасиев. Не нарушился закон природы, передали Лукия и Протасий свою кровь дальше, чтобы со временем и их земля засосала…
Тропинка повернула направо, и стала видна рощица. Там, среди осин, доят колхозных коров. Там телега, на которой Протасий возит молоко, там упряжь, бидоны. Хорошо бы сегодня не пришла доить Ганна Чеканка… Нет, Протасий ничего против нее не имеет. Молодица хоть куда: лицом красива, гибкий стан, глаза серые с голубенью… Но так досаждает болтовней, что, ей-ей, до греха недалеко. И говорят, чужих мужиков принимает… А может, и неправда, чего только на вдову не наболтают.