Выбрать главу

Прокоп свернул на Паленовку, старый хуторок: хотел поглядеть, как там да что. Он любил заходить в хаты. Это хорошо, если бригадир интересуется, как живут люди, о чем толкуют. Ехал он по-всякому: где шагом, где рысью, а где вскачь. Торопился: его ждали и в Мокловодах, и в Журавлинцах, куда прибыли новоселы, — это почти рядышком, на новине новую жизнь начинают, а кое-кто строится около какого-нибудь старого хуторка, что с казацких времен стоит…

Я послушался Прокопова совета не уезжать из Мокловодов, после того как увижусь с Оленой. Не уезжать до самого затопления. И не пожалел, что послушался: за короткое время узнал о десятках человеческих судеб, это разбередило мне душу, обострило чувства. Мои чувства теперь не мирились с каким бы то ни было насилием, подчинялись только велению совести. А совесть велит рассказывать людям о них же самих правдиво и искренне.

Обновление

Дмитро Загарий и не думал строиться: если дом сносят, государство выплачивает немалую сумму (они с Марией переселенцы), так зачем же ему на старости лет мучиться с глиной, присоединяться к компании застройщиков, чтобы сообща, толокой класть стены, если в Паленовке за такие же деньги можно купить готовую хату, пусть не под шифером — под камышом, но ведь не течет, и колодец есть, вода своя, погребок для свежих овощей или для квашенья, хлев для поросенка (там и корова встанет), три яблони и вишня, плетень еще совсем новый — словом, входи и живи. Так и сделал.

Почти рядом пристраиваются к аккуратному хуторку совсем новенькие, как с иголочки, Журавлинцы: хаты в линеечку, словно солдаты в строю, водопровод (на пять дворов колонка), подле каждой второй хаты электрический столб, как свечка, спаренные провода тянутся к жилищам, — говорят, весной пустят ток и в Паленовку. А пока что Дмитро, не обремененный строительством, ходит сам по себе, и все тут. Позовет кто на помощь — не откажет. Соседи попались — дай бог всякому: через плетень — милый Тодось с Килиной, через хату — Явдоха, праведный человек. Дальше — Гордей. На этой неделе ему за границу ехать как бывшему узнику Бухенвальда. А еще дальше (это уж через дорогу) — молодой председатель колхоза, Станислав. Он, правда, скоро уйдет из отцовской хаты, переберется в свою, что в Журавлинцах. Жениться собрался или еще что.

Нынче Дмитро отправился к Явдохе на первые, как говорится, заработки: такого кровельщика, как он, поискать.

Явдошина хата была неказиста с виду, Дмитро похаживал вокруг, постукивал палкой по потрескавшимся стенам. Трухлявая глина сыпалась на рукав его ширпотребовского пиджака, Дмитро хмурился. Наконец приставил к стене лестницу, встал ногой на перекладину, подтянулся и, радостно изумленный, оторопел: перед самым его носом, рядом с ласточкиным гнездом, притулившимся под стрехой, висело радио. Не иначе затея ребятишек.

Дмитро прибавил звук. Радио неожиданно заговорило о нем, человеке из артели. Будто он берет повышенное обязательство и, встав на трудовую вахту, попутно преодолеет всевозможные трудности. Похвала эта не очень радовала Дмитра, однако и не сердила. Потому что он и впрямь одолел трудностей видимо-невидимо. И хотя никаких громких подвигов не совершил, но однажды все-таки сидел среди знаменитостей в президиуме. Даже вышел на трибуну, что-то говорил, а ему хлопали. В тот день за хорошую косьбу Дмитру дали сероватую, из скользкой материи рубашку в прозрачной бумаге и пузырек с душистой водой.

В конце передачи радио говорило о каких-то незнакомых краях. Названий их Дмитро не запомнил: ведь, кроме ликбеза, он никаких школ не проходил.

Обидно, когда не знаешь высоких наук и ходишь по свету как слепой. Будто нарочно приставили тебе чью-то пустую голову, чтобы ты всю жизнь бродил меж домашних животных и растений. Ныне летают на ракетах вне земного пространства, где и дышать-то нечем, а ты в Киев никак не попадешь. Уж и денег было накопил, чемодан выпросил у учителя, а жена не пускает. Не тебе, мол, разъезжать по столицам… Онучами пропах — за версту слышно. Никуда не поедешь, Дмитро. Разок волю понюхаешь, без меня поживешь, того и гляди, на Черное море потянет. Лучше иди вон Явдохе хату покрой. Получишь деньги, добавим к тем, что есть, и купим сыну остроносые башмаки.

Дмитро не против остроносых башмаков, пусть сын носит, сам-то всю юность босиком проходил… Только вот немного культуры бы набраться, хоть на старости лет, есть у Дмитра такая душевная потребность. Помнится, однажды хуторские ребята заставили его войти в парикмахерскую, и молоденькая парикмахерша из райцентра, сбрив давнюю щетину, намазала ему лицо каким-то белым веществом, долго мяла нежными пальцами огрубевшие за долгие годы мужичьи щеки, прижимала к ним горячую тряпку, чтобы хоть немного смягчить дубленую кожу. До чего же это было приятно! В те минуты он даже пожалел, что не занимает какой-нибудь канцелярской должности. Но тогда пришлось бы каждый день бриться, носить, возможно, не наш галстук под стоячим воротником, пришлось бы быстро писать, держаться на расстоянии от просителей, говорить порой не то, что думаешь, а этого он не умел и стыдился. Его дело растить хлеб на пользу всему миру, пасти колхозный скот в лесополосах и на болотах, просить дождя у неба.