– Можно не оформлять пока развод официально. Мне всё равно.
– Хорошо.
– Пап, где пульт?
Плюхнувшись на диван, Лера принялась шарить под подушками, искать пульт от телевизора. Капустин поставил на журнальный столик блюдце с остатками шоколада. Сказал:
– Ну его. Давай поговорим лучше.
Шоколад долго лежал в холодильнике, успел покрыться белесым налетом. Маленькая Лера говорила про такой: “Припудрился”.
– В школе все в порядке?
– В порядке.
– Я, в смысле – в классе, с друзьями.
– Мммм.
– Никто ничего не говорит? Насчет того, что твои родители разошлись и… ну… знаешь, как бывает…
– Не, не знаю.
Капустин попробовал рассмеяться.
– Ну, да… откуда…
Собственный смех, топорно фальшивый, шарахнул по ушам. Но нужно же как-то ее растормошить.
– Слушай, а давай в бадминтон? – спохватился Капустин; когда-то Лера могла часами упрашивать его выйти с ней на спортплощадку, погонять волан. – Стемнеет еще нескоро. Ты ведь не забрала ракетки?
– Да ну, – Лера поморщилась. – Вилы.
– Может, завтра тогда? – потёр он руки, демонстрируя предвкушение игрой.
– Мммм.
Не взаправду всё. Разыгрывают друг перед другом роли. Каждый это понимает, и понимает, что другой понимает тоже. Но как это остановить, Капустин не знает.
Пошел зачем-то на кухню. Вернулся с полпути, спросил в лоб:
– Хочешь поговорить?
– О чем?
– Как же… о разводе, о том, как мы дальше будем жить…
Лера сделала вид, что задумалась, прислушалась к собственным мыслям.
– Нет. Не хочу. Говорили уже… Я всё поняла.
– Что ты поняла?
– Что вы устали, и вообще. Всё понятно, пап, не парься.
Капустин сдался минут через десять. Умолк, дал Лере пульт от телевизора: на, включай.
Решительно отправился в магазин.
– Никаких диет! Сейчас нормально поужинаем.
На улице понял, что оделся чересчур легко. Погода успела испортиться. Капустин сразу замерз, начал дрожать. Пробежал до угла трусцой – не помогло, дрожал как осиновый лист.
– Черт бы тебя побрал!
Выходившая из магазина женщина покосилась на него опасливо.
– Извините! – бросил он ей раздраженно.
Развернулся, пошел к стоянке. По дороге позвонил Лере, сказал, что его не будет часок-другой. Сказал, что вконец измотан этим напрягом, что должен собрать мысли в кучу. Он успокоится, вернется, и они поужинают. И попробуют всё заново.
– Что заново? – осторожно уточнила Лера.
– Как что? Учиться быть папой и дочкой. Как-то же надо…
– Аааа.
Долго сидел в незаведенной машине, уставившись в приборную доску.
Самое яркое было в самом начале.
Забирал из роддома – волновался до одури. Не сразу решился взять на руки. Кто-то пошутил: “Да берите, папаша, пока дают”.
Дома, когда ее распеленали, у него закружилась голова – от запаха.
Наклонялся вплотную к ее темечку, тихонько вдыхал потусторонний младенческий аромат.
Лерочка-Валерочка, прилетела девочка.
Господи, куда это делось? Было ведь.
Позвонил Ване, попросил встретиться с ним в “Рафинаде”. Ваня сходу отбоярился, сказал, что сидит в очереди к стоматологу – какой, на фиг, рафинад. Миша тоже начал отнекиваться. Капустин упрашивал – и тот вроде поддался.
– Ну, не знаю… Я тут в пробке… Стоим мёртво. И нужно же сначала своих домой закинуть… Если выпивать, так это машину ставить. Пока в гараж, потом такси. К тому же пробка в оба конца.
Капустин предложил ему безалкогольный мальчишник.
– А тогда какой смысл? – пытался отшутиться Миша, пределом которого были две кружки пива за вечер.
– Слушай, Миш, ну надо, – заявил Капустин. – В кои-то веки прошу.
Миша обещал перезвонить, как только выберется из пробки.
Через двадцать минут Капустин сидел в дальнем закутке “Рафинада” и потягивал китайский чай “улун”, распустившийся в стеклянном чайнике ажурными лопухами, которые всплывали и колыхались каждый раз, когда грузный, но стремительный официант проносился мимо.
Так уж случилось, что Капустин впервые думал о грянувшем разводе честно и обстоятельно, без робких умолчаний. Прежде всего он признался себе, что никаких страданий от того, что лишился Гали – не испытывает. То, что он принимал за боль от расставания с ней, имело, видимо, более прозаическое происхождение. Семья закончилась внезапно – ушибся во время резкой остановки. Чувство иссякло задолго до развода. Какое уж там чувство, когда от самого себя тошнит, как от ссохшейся замасленной перчатки?
“Ладно, вышло, как вышло… Проехали”.
Но распрощаться так же невозмутимо с дочкой Капустин не мог. Отцовское чувство – вот оно, бьется-ворочается. Живое. Никакая рутина не подточила его, не выжрала. Если и это отдать, тогда – окончательная пустота. Дырка сквозная.