- Анечка, отдохни пока, я сейчас быстро поесть приготовлю. Устала, наверное?
- Ох, и не говорите, мама. Намаялась с утра. Ноги гудят от беготни. Отпуск только через два месяца, а на работе в последнее время сплошные нервотрепки. То родственники крик поднимут, то весь запас шприцев пропадет, будто ноги им кто приделал, а на меня взыскание - в мое дежурство пропали! Съела я их, да! Будь они неладны. Теперь еще это...
- Что теперь?
- Да сердешный-то мой, Иванушка-дурачок, Найденов. Загадки все задает, врачи и те разобраться не могут, а на меня все валят. Я его, дескать, стращаю россказнями про синьку эту, про эпидемию в городе, а он, сердешный, из этого конец света устраивает, кошмары ему снятся. Да я ж ни сном, ни духом не ведаю, - в голосе Анны Ильиничны звучала обида и досада, - откуда ему известно про все это. Может он экстрасенс, или телепат какой, только симулирует сумасшествие... Да нет, - она перебила саму себя, - Николай Лексеич вмиг бы раскусил симулянта. Все про мертвецов мне рассказывает, про синего ангела какого-то. Да я ж вам говорила все это уже, мама. А сегодня он сказал прямо при Николае Лексеиче, что это кара упала на город и нет никакого спасения. Прямо жуть какая-то. Слышали бы вы его. Как по писаному читает свои пророчества. Будто нашептывает их ему кто. Даже страшно становится, - она передернула плечами. - Как вы думаете, мама, что это такое творится на свете? Уж и впрямь конец света какой-то. Антихриста вот только не хватает.
- Не поминай ты его, Анна. Накличешь. Может этот ваш Найденов как раз и есть Антихрист. Сатана. Ты говорила шрам у него на щеке?
- Шрам, - кивнула та. - Когда его только привезли в больницу, у него все лицо кровью залито было. Его тогда милиция еле скрутила, ну и досталось бедняге, приложился обо что-то.
- Дьявол метит своих слуг.
- Да что вы, мама, - Анна Ильинична суеверно постучала по столу. Человек он. Только сумасшедший и... странный какой-то. Никогда еще не было у нас таких...
- И не говори. Я когда рассказала своим на лавке про вашего заговорившего немого, да про слова его и угрозы, самой жутко страшно стало. А ну, как правда все это? И угрозы его настоящие? Все дивились и сказать-то ничего толком нельзя - где уж нам, старым да необразованным правду знать, коли и доктора ее сами не ведают...
* * *
"...крематорий работает безостановочно. Говорят, там уже не хватает топлива, проводится срочная реструктуризация газовых энергосетей. На улицах города стало заметно меньше народа - то ли эпидемия уже приняла такие огромные масштабы, то ли люди боятся выходить из домов. Как будто стены спасут их! Зараза проникла даже в тюрьмы, от нее не спрячешься. Но город охраняют хорошо: перекрыто не только наземное пространство, но и воздушное, дежурные вертолеты шныряют туда-сюда беспрерывно.
Слухи становятся более конкретными, не такими расплывчатыми, как раньше, но все же не теряют своей дикой, фантастической окраски. Всем в городе уже известны - непонятно только откуда - приметы главного "сатаниста". Его называют по-разному: то самим дьяволом, то слугой дьявола, то колдуном, менее склонные к мистике считают его просто главарем банды отравителей. Но что "он" существует, не вызывает уже ни у кого никаких сомнений. По-моему, весь город сошел с ума. Им нужен виновник, козел отпущения, на которого можно излить свой страх и ненависть. Среди главных примет называют то, что лицо его обезображено жуткими шрамами. Интересно, видел ли кто-либо в городе на самом деле что-нибудь близкое к этому, кого-нибудь похожего на этот портрет. Ведь могут наброситься на любого человека с мало-мальским шрамиком на лице. Некоторые дополняют характеристику "главаря": говорят, что он сумасшедший, психически ненормальный и поэтому ненавидит весь род человеческий. Но как сумасшедшему удается столь успешно руководить своей "бандой", хотел бы я знать..."
* * *
Август на исходе. Но приближения осени еще не чувствуется: солнце палит как в начале лета, на небе - редкие белоснежные облачка, неспешно плывущие в далекие края, регулярные короткие августовские ливни не дают траве и листьям желтеть от зноя - вся зелень по-прежнему в самом соку и даже ярче, чем была в июне. Неугомонные стрижи с громкими пикирующими криками мастерски выписывают в небе фигуры высшего пилотажа. День уже заметно клонится к вечеру: косые тени все больше удлиняются, в воздухе запахло приближающейся прохладой сумерек, голубизна неба становится более насыщенной и глубокой. Зеленый, синий, желтый, серый цвета кладбищенской окраины в сочетании с почти постоянной негородской тишиной придают ей немного унылое, своеобразное очарование невинности, природного целомудрия и светлой грусти. Но сейчас это гармоничное однообразие окраинного пейзажа дополнено ярким цветовым пятном - около ограды кладбища под сенью плакучей ивы припарковалась фиолетовая "Лада". Освещаемая солнцем, она буквально кричит всему окружающему о своем присутствии и о том, что обосновалась здесь прочно и надолго, и на законных основаниях. И действительно, фиолетовый цвет - цвет греха и печали - как нельзя более подходит всему этому дружному мирку скорби, смерти и вечного безумия.
- Так он сам тебе позвонил?
- Ну да, там, наверное, должен быть где-нибудь телефон. Только судя по тому, что он надрывался, бедняга, от шепота, этот телефон был в людном месте. А просьба, сам понимаешь, конфиденциальная.
- Вот чертяка, загремел таки. И когда успел? Всего две недели назад, Ковригин был по-настоящему возмущен, - кажется, в завязке был. Он что, после этой картины по-черному запил?
- Перенапрягся. Ты же видел, какой он тогда был. Ну и спустил на тормозах. Художники, они, Паш, народ нервный, психически неустойчивый. Да, ладно тебе, не переживай, его скоро выпустить должны. Он там уже неделю койку продавливает.
- Неделю? А почему он раньше не позвонил? Или Клавдия?
- Ну, откуда мне знать, может его привязанным к постели все время держали. Какие-то у него дикие галлюцинации были - швырял в стены чем попало... А Клавдия... Знаешь, она, кажется, тебя бояться стала. С чего бы это?
- Кто их разберет, женщин. Я, наверное, перестарался, когда расписывал ей прелести творческой жизни. А она, значит, к мужу приходила, а ко мне боялась зайти? - Ковригин усмехнулся. - Ну да бог с ней...
Час назад Лева приехал к нему с новостями: Художника забрали в сумасшедший дом ("Ну да, вот в этот") лечить от белой горячки. Припадок случился с ним дома, вечером: он бился головой об стену, выл диким голосом, таращил глаза, никого не узнавая, и бросал любые попадавшие ему под руку предметы в стены, как будто хотел убить какую-то злобную тварь, ползающую по обоям. Клавдия в ужасе позвала сначала на помощь соседей, потом вызвала "Скорую". Семена скрутили и отвезли в больницу. Так он стал соседом Ковригина, который и не подозревал о случившемся, пока Коммерсант не просветил его.
Художник позвонил Леве из клиники, сообщил о себе и выдал деликатную просьбу: прийти навестить его. Гаврилин сначала не понял, почему тот вдруг перешел на шепот, но потом уяснил: Семен просил принести ему "горючего материала", тайно - ночью, в окно. "Левчик, душа истомилась, не выдержу больше, будь другом, помоги. Здесь у них сухой закон свирепствует, погубят они меня...". Ему пришлось долго уламывать Коммерсанта - тот не привык нарушать закон, правила и дисциплину, установленные в казенных учреждениях. Да и совесть не позволяла - рыть алкогольную могилу другу, даже если тот сам желает в нее лечь, он не хотел. Но уступить Художниковой настойчивой просьбе он все же согласился - тот уже хрипел и задыхался от натужного шепота. Леве пришлось срочно закончить разговор обещанием прийти сегодня ночью в половине первого из опасений, что Семен сейчас отдаст богу душу голос у него был такой, как будто его кто-то душил на том конце провода. Становиться соучастником убийства Леве не очень хотелось. Художник возликовал и продиктовал адрес: третье окно слева, западная сторона здания - та, что выходит окнами на кладбище. "Окно без решетки, но второй этаж, нужна лестница". И повесил трубку. "Чертов конспирант, - подумал Лева. - Лестницу ему неси, да еще в окно лезь с бутылками. Где я ему лестницу возьму?".