- А? Что? Какой суд? Что случилось, ревизоры пришли? - но увидев смеющегося Ковригина, Петрович возмутился: - Дурацкие шутки. Дошутитесь вы у меня, Павел Василич, вот доложу начальству...
- О чем это вы, Тарас Петрович, доложите? О том, что в рабочее время на рабочем месте манкируете служебными обязанностями? Фи, ну как не стыдно! Старому, верному партийцу!
- Я не намерен объяснять свои действия своим же подчиненным, Петрович всерьез обиделся, но и смущен был не меньше. Заснуть на работе! Такого с ним никогда еще не случалось и, желая оправдаться в глазах Ковригина, он все же снизошел до объяснений: - Собаки.
- Кто собаки?
- Да не кто, а что. Выли всю ночь, глаз не сомкнул. Как завелись часа в два, так до утра не глохли. Только затихнут, одна какая-нибудь дура сызнова завоет, за ней и все остальные в округе, чума их забери, чтоб им пусто было, шавкам этим. И чего развылись! Неладно в городе, Паша, ох, как неладно. Люди мрут, собаки воют, а кладбища простаивают, - он перешел на шепот. - Как ты думаешь, может это и есть конец света?
- Ну что вы, Тарас Петрович, это еще не конец. Не настоящий конец, а так - генеральная репетиция, - Ковригин говорил очень серьезно, но в глазах у него танцевали задорные смешинки.
- Клоуном бы тебе быть, а не гробовщиком, Павел.
- Петрович, это всего лишь две ипостаси одной сущности.
- Это какой же?
- Экзистенциального трагикомизма.
- Ладно, грамотей, - Петрович вздохнул. - С чем пожаловал?
- В гости звать. Сегодня у меня званый вечер. Посидим, поговорим. Приходи, Петрович. Как раз в шесть собираемся.
- Званый вечер, значит. С выпивкой и девочками, значит? - Петрович покосился на Ковригина.
- Помилосердствуй, Петрович. Какие там девочки при таких масштабах моей конуры? А выпивка будет, Гаврилин обещал.
- Нет уж, Павел Василич. Вы меня в свои ночные дебоши не втравливайте. Меня дома законная супруга дожидается. Как раз сегодня велела не задерживаться, дел дома много. Так что, извини, Паша.
- Да чего уж там. У законной супруги все под контролем. Суровая она, Дарья твоя.
- Да уж, спуску не даст.
* * *
Художник явился ровно в 17.30 - на полчаса раньше намеченного срока. Объяснил такую неприличную поспешность "томлением души" и слабой надеждой на то, что Лева поторопится с "гвоздем программы". Гаврилиным был обещан французский коньяк, русская водка и шотландское виски. На размен испанское красное вино. "Мало не покажется" - с ласковой угрозой произнес он в сторону Верейского. На что тот отреагировал с присущей ему скромностью: "Если покажется, я потребую возмещения морального ущерба".
Семен был трезв, но горел нетерпением и безостановочно ходил из угла в угол, мешая Ковригину заниматься закуской.
- Семен, сходи охолонись на кладбище.
- Чего я там не видел.
- Пойдем, покажу, чего ты там не видел, - Ковригин закончил свои нехитрые сервировальные ухищрения и потянул за собой Художника.
- Только недолго, Гаврилу прохлопаем.
- Никуда не денется. Дверь открыта.
Зайдя за ограду кладбища, Ковригин пошел вдоль нее. Здесь, у самых ворот, могил не было во всех трех направлениях. Вперед уходила широкая асфальтовая дорога, налево вела дорожка из плитки, справа было зеленое раздолье - трава, кусты, чуть дальше уже начинались деревья и могилы совсем старые, первых еще лет освоения территории. Сюда Ковригин и привел Художника. Немного поплутав между оградами, он остановился, поднял голову вверх и закричал:
- Винди-Винди-Винди.
Верейский с любопытством смотрел на свихнувшегося приятеля, раздумывая, как бы его увести обратно без ощутимых потерь для себя.
- Теперь смотри, - Ковригин перестал кричать, но все еще искал что-то глазами в верхушках деревьев.
Семен лениво посмотрел туда же. Через полминуты он увидел. Это была крошечная белка. Она перепрыгнула с одной ветки на другую и настороженно стала смотреть на людей внизу. Она была очень похожа на полуторамесячного котенка темно-серого цвета. Хвостик-спичка ходил ходуном, описывая круг за кругом со скоростью вертолетного винта.
- Видал? - Ковригин не скрывал гордости укротителя тигров. - Я ее два месяца приручаю. На голос уже отзывается, скоро с руки начнет брать. Я ее орехами прикармливаю. А сейчас она просто тебя боится. Ты для нее чужой.
- А что это ты орал, когда звал ее?
- Винди? Это я ее так назвал. Ветерок по-английски. Орех в зубы возьмет и поминай как звали - только шелест и шорох слышны.
- Ты, Пашка, совсем здесь одичал. С белками знакомство водишь. Больше не с кем?
- Почему не с кем? А вы с Гаврилой?
- Мы не в счет. Завел бы ты себе женщину, Паша. Поприличней. Я хоть и алкаш, но советы даю ценные. Имей в виду.
- Иди ты, - беззлобно огрызнулся Ковригин, - советник. Проживу я без женщин и без советов. Пошли обратно.
Коммерсант запаздывал. Семен, стоя на крыльце, посматривал на часы и ругался вполголоса на обормотов, заставляющих себя ждать: "А еще друг называется!"
- Паш, что ты обо всем этом думаешь?
- Ты же знаешь Гаврилу. Какие-нибудь очередные разборки с деловыми партнерами. Кто-то кому-то чего-то недопоставил или деньги вовремя не перевел - и все, кранты. Или еще: попадется, к примеру, неправильный клиент - какой-нибудь занудствующий ортодокс, начнет права качать до потери пульса с обеих сторон. А может конкуренты замочили - ничего не попишешь, бизнес он и есть бизнес, - Ковригин умел успокаивать.
- Да ну тебя с твоими прогнозами. Я не об этом. Я о том, что в городе творится.
- А-а... Ну, об этом вообще ничего думать нельзя. Это можно видеть и чувствовать или не видеть и не чувствовать. Логика и разум тут не действительны. Это сфера иррационального. Может даже на грани мистики. Если человек бессилен - значит в игру вступили боги. А может, демоны. Не знаю.
- Демоны, боги... Вся эта небесная канцелярия, по-моему здесь ни при чем. Дело в человеке... - но увидев подъезжающее долгожданное фиолетовое транспортное средство, он радостно закончил: - А истина в вине.
Из машины вышел хмурый Лева и, не сказав ни слова, с мрачным видом достал с заднего сиденья спортивную сумку. До Художника донеслось приятное, услаждающее слух позвякивание. С распростертыми объятиями он продекламировал:
- Мрачнее тучи был Гаврила,
Гаврила гневом исходил.
Бессмертная "Гавриилиада".
Лева поморщился.
- Ты как всегда пьян, Сема, и даже не скрываешь этого.
- От друзей ничего не скроешь, - возразил тот, сияя как новенький рубль.
Но за него вступился Ковригин:
- Это он от долгого ожидания пьян. Перевозбудился. А ты чего такой кислый? Дела не идут?
- А то ты сам не знаешь, какие у нас дела творятся. Скоро весь город одним большим синим трупом станет. И всем это до фени. Никто даже не чешется. Верхи не хотят, низы не могут. У меня за последние две недели несколько долгосрочных контрактов полетело к бесу. С нами отказываются иметь дело, как с зачумленными. Как в таких условиях можно работать, я вас спрашиваю? - он уже не говорил - кричал, яростно размахивая руками. Драпать отсюда надо, драпать. И как можно скорее, на все четыре стороны.
- Какая блоха тебя укусила?
- Эта блоха зовется налоговой полицией. И так все дела горят синим пламенем, так еще эти архангелы со своими иезуитскими методами и дешевыми улыбочками. Обобрали до последней копейки. Поставщики подгадили. Не удосужились письменно зафиксировать разрыв отношений. Три слова по междугородке и гудбай, Вася. А этим кровососам-бюрократам бумажки подавай обо всем на свете. А кто мне неустойки платить будет? - он со злостью швырнул сумку на табуретку, так что содержимое ее жалобно зазвенело.
- Лева, мы тебе искренне сочувствуем, но не надо так бушевать. Лучше садись и выпей, - Семен уже доставал из сумки бутылки, любовно прочитывая этикетки на заморской продукции. Но первой он откупорил родную "Столичную" - недостатком патриотизма Художник никогда не страдал.