Господа первосвященники преклоняют колена, а гроссмейстер громогласно восклицает:
— О наш святой покровитель, где бы ты ни странствовал сейчас, услышь призыв наш: святой Йорген!
— Я здесь, — неожиданно отзывается кто-то, В толпе паника.
— Святой Йорген!
— Я здесь, — повторяет все тот жи голос, и толпа видит человека, который быстро пробирается в толпе коленопреклоненных паломников.
— Святой Йорген! — рычит гроссмейстер как разъяренный медведь.
— Я здесь, — кричит в ответ Микаэль уже у самой лестницы. — Да, это я! Вы сохранили мой плащ? — И прежде чем кто-либо успевает опомниться от страха, он уже стоит па ступенях священной лестницы.
А вокруг него бушует буря возмущения и гнева. На дерзкого святотатца обрушивается град проклятий.
— Он идет по священной лестнице!
— Он берет плащ!
— Безрассудный пес! Разве ты святой Йорген?
— Это мой плащ! — восклицает Микаэль. — Я Йорген, и я вернулся к вам…
— Он лжет! — визгливо кричит Тобиас.
— Хватайте его! — приказывают первосвященники страже.
— Я лгу?! — Это крик отчаяния. — Дерзните же коснуться меня, собаки!
Божусь, если вы опять изгоните меня, как в мою брачную ночь триста лет назад, то я вернусь в третий раз и камня на камне не оставлю от вашего города.
— Это Йорген, — бормочет Тобиас.
— Это его голос, — кричит толпа. — Вестимо, это Йорген, лучший друг бедняков.
Тут поднялся такой шум и гам, что гроссмейстер совсем растерялся, и момент был упущен.
Тогда решил вмешаться главный капеллан. Он грубо отталкивает гроссмейстера в сторону и кричит, презрительно глядя на толпу:
— Да вы рехнулись? Святой Йорген мертв и лежит в могиле.
Весьма грубый промах, и Микаэль мгновенно пользуется этим.
— Я мертв?! — насмешливо кричит он и, сжав покрепче посох, с размаху бьет своего дорогого родителя по лицу; посох раскалывается, а главный капеллан, шатаясь, отступает на несколько шагов. Лицо святого искажено ненавистью и гневом.
— Ну что, по-твоему я все еще мертв? — яростно наступает Микаэль на оглушенного первосвященника. — Ничего, ты сейчас убедишься, что я жив, и еще как жив, мерзавец, старый прелюбодей!
Паломники, гроссмейстер, первосвященники, герольды, служки, музыканты — все ошеломлены этим страшным взрывом ненависти, испепеляющей как вулканическая лава.
И тогда старый Тобиас бросается вперед и вопит, содрогаясь всем телом, словно он сам получил взбучку:
— Коли ты святой Йорген, то сотвори чудо! Сквозь толпу протискивается Франц и ковыляет на костылях к святому Йоргену.
— Чудо! Сотвори чудо! — молит он.
— О бедняга, — восклицает Микаэль, с жалостью простирая над калекой руки и дотрагиваясь до него. — Встань и брось костыли!
Все сердца замирают, языки прилипают к гортани, а глаза вылезают от изумления на лоб: калека выпрямляется, бросает костыли и пускается в пляс, завывая от восторга:
— Я могу ходить! Я могу ходить!
Всеобщее ликование, буря радости; она то затихает, то разыгрывается с новой силой; зрителей мороз подирает по коже.
— Он исцелился! Он исцелился!
Даже кавалеры и девицы из «башни» побледнели, словно их обсыпали мукой; они изумленно смотрят на Этого сильного и властного человека с пламенным взором и просветленным лицом.
— Что это? Разве на свете бывают чудеса? — заикаясь, бормочет Тимофилла.
А между тем калеки, с палками и на костылях, бросаются к Микаэлю.
— И меня исцели! И меня! И меня! — умоляют они.
— Не сейчас! — отвечает он, — Подождите до завтра! — А сам шаг за шагом, уверенно и твердо поднимается на паперть, где сбились в кучу перепуганные первосвященники.
— А ну, сейчас же подай мне плащ, старый мошенник! — кричит он прямо в лицо гроссмейстеру, и голос его, отраженный стенами собора, несется над притихшим людским морем и замирает в темно-зеленой листве Соборной рощи. Он крикнул с такой великой ненавистью и силой, что оплевал все лицо преподобного мужа.
— Помилуй нас, грешных! — вырывается у ошеломленного гроссмейстера, уже павшего на колени. Но он тут же вскакивает и сам набрасывает плащ на плечи святого.
Не давая опомниться господам первосвященникам, которые от страха совсем потеряли голову, Микаэль отдает им распоряжения.
— Эй вы, ослы, — кричит он, указывая на казначея и секретаря (гроссмейстер в это время поправляет на нем плащ), — идите и приготовьте мне ужин. Ведь из-за вас, негодяев, я странствовал целых триста лет. Вы, обезьяны, приготовьте мне ванну и постель. А вы стойте здесь и ждите моих приказаний.