— Нѣтъ, нѣтъ, подожди… Еще не все кончено. Ты немного поможешь, да?
18
Они стояли у подножія статуи и Коро видѣлъ цвѣты, горы цвѣтовъ, которыя десятки искуссныхъ рукъ разбросали повсюду. Опьяняюще роскошные, расточительно красивые, они принесли въ жертву Матери свою жизнь.
— Все это твое, Лія?
— Да.
— Что наше искусство въ сравненіи съ твоимъ? Ты творишь изъ живого. А наши камни и краски, — вѣдь они, всетаки, мертвы. И какъ много нужно отдать своей собственной души, что-бы оживить камень. Онъ такъ твердъ, такъ непослушенъ. Наши работы блѣдны. И когда мы хотимъ создать божественное — получается только человѣческое, слабое человѣческое.
Онъ нагнулся, поднялъ съ пола одинъ цвѣтокъ и заботливо положилъ его на подножіе, вмѣстѣ съ другими. Вѣдь его могли растоптать.
— Ты бережливъ.
— Они умираютъ для нашего торжества, — и мы должны сдѣлать ихъ смерть красивой.
Гдѣ-то наверху смѣялся звонкій голосъ и спрашивалъ:
— Кто говоритъ здѣсь о смерти? Право, я могла бы подумать, что печальный Кредо уже пришелъ изъ своихъ лѣсовъ.
— Нѣтъ это я — Коро.
Наверху была Абела, въ своемъ темномъ платьѣ, вышитомъ золотыми пчелами.
— Слушай, Коро, цвѣты Ліи — лучше твоихъ. Она создала новыя формы, до которыхъ ты не додумался. Ты слишкомъ долго жилъ подъ этими сводами. Я говорила тебѣ, что это повредитъ.
Но Коро не завидовалъ. Онъ держалъ руки Ліи въ своихъ и мѣшалъ ей работать.
Вокругъ было еще такъ много другихъ искуссныхъ рукъ. Цвѣты, какъ будто, сами собою нагромождались пестрыми грудами, свивались въ безконечныя гирлянды, сыпались сверху прохладнымъ дождемъ.
— Ты должна мнѣ сказать, Лія…
Тогда она увлекла его отъ подножія въ глубину храма, гдѣ было совсѣмъ пусто и сумрачно. Фрески и украшенія притаились тамъ въ темнотѣ, неживыя и незрячія. Но Коро видѣлъ ея лицо, лицо своей Ліи, и ея глаза, которые, какъ будто, проникали въ самую глубину его души. А тамъ, въ этой глубинѣ, была только любовь.
— Лія, я ждалъ тебя такъ долго. И мои мысли ни на минуту не оставляли тебя. Я думалъ о тебѣ, когда работалъ, — и ты хорошо знаешь, что эта Весна — ты сама.
Она слегка улыбнулась.
— Развѣ я такъ красива?
— Я не знаю. Твое тѣло, быть можетъ, хуже. Но, вѣдь, это только камень, а твоя душа — цвѣты. Твое тѣло, которое стоитъ здѣсь теперь и на которое будутъ смотрѣть тысячи, принадлежитъ всѣмъ. Но твоя любовь принадлежитъ только мнѣ. И, Лія… Я не могу больше ждать. Весна пришла. Она туманитъ мнѣ голову. Я не могу больше.
Она обняла его, просто и спокойно, и прижалась къ нему всѣмъ своимъ стройнымъ, юнымъ тѣломъ въ мягкой бѣлой одеждѣ. Сказала негромко, но ея голосъ побѣжалъ далеко въ сумракъ:
— Да, Коро. Сегодня.
Въ сумракѣ была Формика. Когда до ея слуха донеслись эти слова, она поблѣднѣла и остановилась. Потомъ повернула обратно къ выходу изъ храма и беззвучно шептала, чувствуя, что ея щеки бѣлы, совсѣмъ бѣлы:
— Ее одну… Неужели только ее одну можетъ любить?
На открытомъ воздухѣ она подняла глаза къ небу, какъ будто тамъ искала отвѣта. Небо было синее и безоблачное и ничего не отвѣтило.
19
На берегу рѣки, на склонахъ холма, вокругъ храма— вездѣ люди. Они все прибывали, и широкіе потоки вливались со всѣхъ сторонъ въ это шумное море.
Море росло и веселилось, потому что были веселы люди, изъ которыхъ, какъ изъ капель, оно сложилось. Было оно нарядно и красиво, какъ цвѣты Ліи, и носилось надъ нимъ дыханіе жизни.
Люди жили и хотѣли жить, — и хотѣли дарить жизнь другимъ. Поэтому они собрались такъ дружно на этотъ праздникъ. Были здѣсь люди изъ самыхъ отдаленныхъ уголковъ земли, потому что вѣсть о новомъ храмѣ распространилась повсюду. Знали, что храмъ прекрасенъ, и хотѣли встрѣтить въ немъ день весны.
Ждали, когда откроются двери, чтобы впустить ихъ, жаждущихъ увидѣть новую красоту. И радовались, что солнце свѣтитъ такъ ярко и ничто не омрачаетъ праздника.
Одинъ человѣкь, высокій, сильный и темный, — онъ прибылъ съ далекаго юга, — смѣялся и показывалъ свои бѣлые зубы.
— Когда земля была бѣдна счастьемъ, она была богата вѣрованіями. Теперь у всѣхъ насъ одна вѣра— и мы сильнѣе всего чувствуемъ это въ день праздника. Не правда-ли?
Человѣкъ, съ которымъ онъ говорилъ, былъ низенькій и бѣлый, съ сѣвера. Онъ долго пробылъ въ снѣгахъ и теперь даже простая зеленая трава возбуждала въ немъ радость.
— Да, да… Мало счастья — много боговъ. Но современемъ мы устроимся еще лучше. Неужели и это тогда исчезнетъ? — и онъ указалъ рукою на храмъ. — Мнѣ будетъ очень жаль. Что тогда останется отъ искусства? Копаться въ могилахъ? Но онѣ почти всѣ уже разрыты.