Тѣло его вытянулось, и Кредо долженъ былъ поддерживать его, что бы онъ не упалъ.
— Такъ хорошо… Вотъ, я опять слышу музыку. Ты хорошо танцуешь, — Абела. И танцуй всегда на закатѣ потому что звуки дѣлаются тогда мягкими и краски— нѣжными… Мнѣ кажется, что я засыпаю. Это — смерть. Но это совсѣмъ не страшно и мнѣ не хочется просыпаться. Ужъ темнѣетъ. Развѣ заря погасла? Но я все еще вижу Абелу. Смерть, мои товарищи. Не бойтесь, ея. Это — ничто, только ничто.
Галъ умеръ и его трупъ завернули въ свѣтлую, мягкую одежду, которая блестѣла въ свѣтѣ вечера какъ расплавленное золото. Убрали кресло и только на бѣломъ мраморѣ осталось нѣсколько сѣроватыхъ пятенъ отъ пролитаго напитка смерти.
31
Когда прошла ночь, повсюду замелькали огни, удаляясь отъ холма къ потемнѣвшему горизонту. Люди покидали мѣсто праздника.
Одни возвращались къ своимъ льдамъ и снѣгамъ и молчаливому вѣчному морю. Другіе уходили въ край вѣчнаго лѣта, гдѣ воздухъ былъ влаженъ, томенъ и пропитанъ отуманивающимъ голову запахомъ тропическихъ растеній.
Они уходили со свѣтлыми воспоминаніями, съ новой жаждой любви, съ новыми стремленіями къ дѣя-тельной, великой жизни. Храмъ посылалъ ихъ теперь отъ себя во всѣ концы земли, какъ сердце посылаетъ чистую кровь по артеріямъ. Люди уходили, обновленные радостью.
Виланъ былъ задумчивъ. Онъ разсѣянно смотрѣлъ на быстрыя движенія толпы и искалъ кого-то въ вереницѣ мелькавшихъ передъ нимъ лицъ. Кого — не зналъ самъ. Но когда подошла къ нему черноволосая женщина съ сѣвера, онъ обрадовался и, взялъ ее за руку, отошелъ съ нею вмѣстѣ поближе къ стѣнѣ храма, гдѣ никого не было.
— Ты уѣзжаешь?
— Да. Завтра я принимаюсь за работу. Вотъ, уже цѣлыхъ полчаса я ищу тебя повсюду, чтобы проститься.
— Ты искала меня, это правда?
— Конечно. И я была бы очень довольна, если-бы провела съ собою весь сегодняшній день. Но ты постоянно убѣгалъ отъ меня.
— Нѣтъ, я не убѣгалъ. Мнѣ только хотѣлось временами побыть съ самимъ собой. Видишь ли сегодня выпало на мою долю нѣсколько тяжелыхъ минутъ и я все еще не успѣлъ примириться съ тѣмъ, что случилось… Хотя, можетъ быть, этого давно уже слѣдовало ожидать…
Женщина промолчала. Она не хотѣла разспрашивать, потому-что замѣтила въ глазахъ Вилана плохо скрытое страданіе.
Виланъ внезапно спросилъ:
— Ты любишь кого нибудь?
— Нѣтъ. Теперь — нѣтъ. И человѣкъ, котораго я любила, сошелся уже съ другою.
— Это причинило тебѣ горе.
— Тогда я уже не любила его.
— Это хорошо. Отказываться отъ своей любви — очень тяжело, Астрея. Радости жизни кажутся такими блѣдными и ничтожными, руки не тянутся къ работѣ и, поэтому, скучно жить. Я потороплюсь со своимъ отъѣздомъ въ ваши края. Тамъ это пройдетъ скорѣе. Вѣдь у васъ такъ холодно, — и тяжелый, мертвый снѣгъ покрываетъ землю.
— Я тоже буду работать на постройкѣ, ты знаешь?
Виланъ посмотрѣлъ на нее пристально. И когда она
положила ему на плечо свою руку, онъ сказалъ ей:
— Зачѣмъ у тебя черные волосы? Они напоминаютъ мнѣ о ночной темнотѣ, которую я ненавижу. Я люблю волосы свѣтлые, золотые, пышныя пряди которыхъ похожи на огонь. Зачѣмъ у тебя черные волосы, Астрея? Вѣдь въ твоей душѣ такъ много свѣта и ты такъ хорошо понимаешь мои мысли.
Она отвѣтила ему только:
— Прощай! Если ты захочешь — мы увидимся.
Виланъ провожалъ ее взглядомъ, пока она не исчезла далеко, далеко на сѣверѣ. Тогда онъ прошелъ въ храмъ, спустился туда, гдѣ стояли машины, — такія стройныя, большія, ритмически вздрагивавшія отъ своихъ могучихъ напряженныхъ движеній. Внимательно осмотрѣлъ ихъ. Все было исправно. Послѣ осмотра поднялся въ самый храмъ, чтобы узнать, не остался ли тамъ еще кто-нибудь и не пора ли уже гасить праздничный свѣтъ.
32
Въ храмѣ были только трое: Коро и двѣ женщины. Вилану издали бросились въ глаза волосы одной изъ нихъ, — хорошо знакомые, золотистые волосы, — и онъ остановился, а потомъ, послѣ минутнаго колебанія безшумно прошелъ въ боковой портикъ. Тамъ онъ не могъ видѣть и слышать ничего, что дѣлалось у подножія статуи, — и такъ было лучше для его тоскующихъ думъ.
Говорила Формика. Говорила слишкомъ много и быстро, и, должно быть, волновалась, потому что глаза у нея блестѣли лихорадочно, а щеки были совсѣмъ блѣдны. Коро и Лія слушали молча.
Формика говорила, что она очень счастлива и хвалила удачное торжество. И смѣялась, но губы ея кривились, и поэтому, улыбка казалась скорбной. Не докончивъ одного, начинала говорить о другомъ, — о скульпторѣ Акро, который хочетъ сдѣлать памятникъ Галу и о работахъ стараго Павла, о платьѣ Абелы и о загадочно-красивыхъ людяхъ съ сѣвера. Потомъ вдругъ провела рукою по лбу, замолчала и сдѣлалась еще блѣднѣе.