Вновь прибывшіе строители не нарушили этой тишины, не уничтожили мрачнаго безлюдья. Маленькими группами тихо разбрелись повсюду, слились съ учениками и негромкимъ шепотомъ дѣлились съ ними послѣдними, безрадостными извѣстіями.
Коро ушелъ одинъ, добрался до тропинки, которая по крутымъ скалистымъ уступамъ вела въ долину. У самаго начала этой тропинки присѣлъ на камень. По-прежнему закутался плащемъ.
Съ шорохомъ посыпался изъ подъ чьихъ-то ногъ песокъ и щебень. Коро открылъ глаза. Что то свѣтлое и радостное, какъ видѣніе, стояло передъ нимъ.
— Формика?
Или только тѣнь ея? Вглядывался и видѣлъ въ хорошо знакомыхъ чертахъ что-то новое. И глаза сдѣлались глубже и больше, а щеки были матово-блѣдны. Только волосы по прежнему искрились золотомъ, падали съ плечъ непокорной огненной волной.
— Наконецъ-то я вижу тебя, Формика!
Она привѣтствовала его просто и радостно. Онъ подвинулся, чтобы освободить ей мѣсто на томъ же камнѣ.
— Ты измѣнилась, ты поблѣднѣла. Какъ ты жила здѣсь?
Почему то радовался этимъ блѣднымъ щекамъ. Да, да. Хорошо, что она измѣнилась. А у нея, въ самой глубинѣ глазъ пробѣгали какія-то смутныя, непрерывно мѣняющіяся настроенія, — и спокойный, радостный голосъ говорилъ, какъ будто, не то, что хотѣлъ.
— Я много работала, Коро. И болѣзнь Павла очень взволновала меня. Должно быть, поэтому-то я не совсѣмъ хорошо выгляжу. Но и ты… Тебя я надѣялась встрѣтить не такимъ.
Онъ не слушалъ.
— Какъ хорошо, что именно тебя я встрѣтилъ первую.
— А развѣ ты такъ хотѣлъ меня видѣть? Ты часто вспоминалъ обо мнѣ?
— Не такъ часто, Формика. Не такъ часто, какъ бы слѣдовало. Но теперь, когда я опять вижу тебя, я чувствую, что и не забывалъ тебя ни на одну минуту.
Смутныя настроенія все бѣжали въ глубинѣ зрачковъ. И вдругъ остановились, замерли на чемъ-то одномъ. Удивленіе и, какъ будто, страхъ. Радостный страхъ?
— Я надѣялась, что твоя жизнь была достаточно полна и безъ меня. Мы давно не видѣлись… Давно для горя. А для радости? Развѣ давно это? А теперь, я знаю, у тебя есть еще новое: сынъ.
Говорила это и не смотрѣла уже больше ему прямо въ лицо, избѣгала его напряженнаго, горящаго взгляда.
— Да, сынъ. Очень красивый, очень хорошій мальчикъ. Ты должна повидать его поскорѣе. Но не теперь еще. Подожди. Мнѣ нужно такъ много сказать тебѣ. Много такого, что поймешь ты одна.
Она стояла, не рѣшаясь присѣсть. Тогда художникъ привлекъ ее ближе къ себѣ, усадилъ почти насильно.
— Помнишь, Формика, когда мы разстались, — въ ночь праздника, — я думалъ, что двери счастья широко открылись передо мной. У меня было все, что я желалъ тогда. И я получилъ все желанное и обѣщанное, — и даже больше обѣщаннаго, — потому-что нѣтъ въ мірѣ женщины лучше Ліи. Но вотъ, мнѣ кажется, что эта было уже такъ давно. Слишкомъ давно. И что-то прекрасное, неуловимо-нѣжное, что было тогда и придавало всему свою окраску, — то уже исчезло.
— Но вѣдь ты любишь попрежнему?
Долго колебалась, но спросила о томъ, о чемъ хотѣла молчать. Молчать такъ, чтобы даже тѣнь этой мысли не коснулась Коро. И вздохнула съ облегченіемъ, когда художникъ отвѣтилъ быстро, не задумываясь и не колебаясь.
— Люблю ли? Конечно, Формика. И теперь еще выше и свѣтлѣе эта любовь… Люблю ли? Но вѣдь эта любовь — я самъ. Какъ же я могу не любить?
— И всетаки я вижу, что ты не удовлетворенъ. Совсѣмъ не такимъ надѣялась я тебя встрѣтить. Ты уже ищешь чего-то новаго.
— Можетъ быть, — не новаго, Формика. Можетъ быть, только — слишкомъ давно и слишкомъ хорошо потеряннаго.
Вѣтеръ треплетъ золотые волосы, прядь ихъ щекочетъ лицо Коро. Но ему пріятно это прикосновеніе и онъ не отстраняется. И пріятна вся близость Формики, потому-что онъ чувствуетъ, какъ она всѣмъ своимъ существомъ отзывается на его смятенныя, взволнованныя думы.
Зеркало озера блеститъ на днѣ долины. Въ зеркалѣ опрокинулись горы, — и бездонной кажется глубина, которой касаются ихъ опрокинутыя вершины.
Глаза Ліи — какъ зеркало, и душа ея чиста, какъ эта бездонная глубина. Но это зеркало отражаетъ только тишину.
— Слишкомъ много покоя, Формика. И этотъ покой принижаетъ меня. Онъ, какъ сонъ, приноситъ съ собой уродливыя видѣнія, которыя прячутся по уголкамъ души. И въ эти уголки не можетъ заглянуть Лія, потому-что она слишкомъ чиста — и слишкомъ спокойна. Горѣть я хотѣлъ бы, Формика. Горѣть, — вотъ, какъ горятъ твои волосы. Въ ихъ пламени искупаться, очиститься.