По мере социально-экономического развития общества в некоторых местных обычаях и обрядах кое-какие традиционные черты изменились или совсем исчезли. Особенно это касается городов; в глухих сельских районах, в частности на севере и северо-востоке Японии, старые традиции пока еще сильны. Но и здесь подчас меняется восприятие традиционных праздников, особенно молодым поколением. Они рассматриваются уже скорее как культурные, фольклорные и семейные мероприятия. Нередко культовый в своем происхождении праздник превращается в народное гулянье или фестиваль, в котором принимают участие специально приезжающие с этой целью туристы из разных концов страны и даже из-за границы. Примером может служить праздник Гион в г. Киото[1], который начал отмечаться в связи с прекращением эпидемии чумы, и праздник Танабата (Седьмой вечер, или Праздник звезд), который восходит к китайской сказке о звездах Альтаир и Вега (Волопас и Ткачиха) в г. Сэндае.
Таким образом, праздник всегда был готов измениться, чтобы идти в ногу со временем. В одних случаях возникал синтез традиций и инноваций, в других имело место их мирное сосуществование, в третьих — обряд терял свое исконное содержание, а на первый план выходила игра, развлечение, соревнование.
Устойчивость существования праздника, его постоянство "связаны прежде всего с тем, что, концентрируя из поколения в поколение культурную активность людей, обрастая обрядами, развлечениями, декорациями, создавая атмосферу радости и подъема, прерывая обыденный ритм труда и забот, праздник отвечает столь многим коллективным и индивидуальным запросам, что потребность в его проведении оказывается более устойчивой, чем первоначальная идея, ценность или совокупность ценностей, вызвавшие его к жизни" [27, с. 86].
Любопытно, что и современность с ее урбанизацией, бешеным темпом жизни нисколько не потеснила празднества. В наши дни жители Токио, одного из современнейших городов мира, едут на метро или автомашинах в парки Уэно или Мэйдзи полюбоваться цветущей сакурой перед пагодой или храмом, как это делали паломники в предшествующие времена. Никого не удивляют удары барабана, возвещающие о какой-либо процессии в тот момент, когда люди едут на работу в набитой битком электричке через центр города.
Происхождение японских праздников
С давних пор как в густонаселенных городах, так и в отдаленных районах, как в больших известных храмах, так и в маленьких, деревенских проводится множество самого разного рода торжеств, фестивалей, ярмарок.
История изучения праздников показывает, что они всегда были тесно связаны с условиями жизни людей, со способами добывания основных средств их существования, с формированием и развитием мировосприятия и верований. Праздник — это судьба народная, самым тесным образом связанная с землей-кормилицей и космическим началом. Это излюбленное народное развлечение продолжает жить благодаря сохраняющейся ценности труда для человека.
Самыми древними праздниками этнографы считают обряды, связанные с культом животных, уходящие корнями к временам, когда складывались тотемические представления и вера в то, что магическими действиями человек может воздействовать на окружающую действительность, на природные и сверхъестественные силы, от которых, как он полагал, зависела его судьба.
К наиболее древним принадлежат также обряды, связанные с изменением природного цикла, переходом от одного времени года к другому, т. е. с циклом вращения Земли вокруг Солнца. И прежде всего это обряды, связанные с земледельческим трудом. Они возникли еще в глубокой древности, когда результаты труда земледельца полностью зависели от погодных условий и различных случайностей. А ведь от получения хорошего урожая зависело не только благополучие, но и само существование людей. Поэтому древней религией японцев и стали магические об-ряды, призванные обеспечить богатый урожай. Некоторые японские ученые, например известный историк Иэнага Сабуро, рассматривают сложившуюся еще в первобытном обществе систему земледельческих обрядов и празднеств как национальную религию [40, с. 34].
Эта религия основывалась на ритмически сменяющих друг Друга циклах выращивания и сбора урожая риса, породив весенние и осенние сельские праздники тосигои-но мацури и нии-намэ-но мацури в честь бога-покровителя деревни (тиндзю). Она послужила прототипом синто (путь богов), ставшего национальной религией японцев. Согласно синто, природный объект персонифицировался как святой или как обожествленный, а природные явления приписывались деятельности богов.
Синто, как и многие другие религии, укоренился в жизни народа в значительной степени в результате того, что вобрал в себя все богатство праздников и обрядов трудового календаря. В свою очередь большое число японских календарных обычаев и обрядов берет начало в синтоизме. Возможно, это связано с тем, что "отношение японской религии к миру как к конечной реальности содержит зерно двух различных направлений веры и поклонения: одно обращено к природе как загадочному источнику всей жизни и щедрому дарителю изобилия; другое — к сонму предков, присутствие которых продолжает ощущаться в этом материальном мире" [59, с. 14]. Видимо, поэтому многие японские календарные праздники проводились и проводятся в наши дни главным образом на базе синтоистских храмов-святилищ.
В VI в. в Японию проник буддизм. Он не был воспринят древними японцами как абсолютно чуждый их религиозным верованиям. Наоборот, буддизм дополнил местные культы рядом этических понятий, которые в них отсутствовали. На основе этого и возник синто-буддийский синкретизм (подробнее см. [74, с. 40–47]). Материальным воплощением подобного явления было создание по всей стране синто-буддийских храмов, например храмов Хатимана, синтоистского бога войны. Его прототипом служит обожествленный легендарный император Японии Одзин. Хатиман был первым синтоистским богом, который изображался в обличье буддийского монаха. В свою очередь бодхисатвы представлены в синтоистских одеяниях и их иконография значительно отличалась от традиционно-буддийской. В синтоистских святилищах, например в храме Уцукусима (преф. Хиросима, XI в.), поклонялись одной из самых популярных бодхисатв — одиннадцатиликой Каннон [132, с. 121, 127, 158]. Это китайско-корейско-японская форма санскритского Авалоки-тешвары — божества милосердия и сострадания в буддийском пантеоне.
Синто-буддийский синкретизм весьма наглядно проявился в календарных обычаях и обрядах японцев. По сей день из года в год отмечаются весенние и осенние синтоистские праздники, в основе которых лежит земледельческий труд. Но и такие, казалось бы, чисто буддийские ритуальные церемонии, как проводящиеся во время Хиган (Дни весеннего и осеннего равноденствий) или Обон, впитали в себя элементы синтоизма. Иэнага Сабуро отмечает, что "церемония праздника Обон, когда, как считается, души предков выходят из могил и возвращаются домой, совершенно не поддается объяснению с точки зрения догматов буддизма, отрицающего бессмертие души. Это явно обряд национальной религии, облаченный в буддийские одежды" [40, с. 39].
Но все-таки основная масса традиционных праздников, привлекающая много активных участников, — синтоистские. Буддийских же праздников намного меньше, и активная роль принадлежит в них скорее священнослужителям, чем участникам. Кроме того, определенное влияние на празднично-обрядовую традицию японцев оказало конфуцианство. Это относится прежде всего к его основному компоненту — культу предков.
Как мы уже говорили, японские календарные обряды и обычаи — это главным образом праздники старого сельскохозяйственного календаря. Они отразили все многообразие трудовой деятельности японцев, связанной с земледелием, фенологические и экологические знания людей. Иными словами, это совокупность сведений о периодически сменяющих друг друга природных явлениях, их влиянии на вегетацию земледельческих культур, урожай и вообще на жизнь человека.
В глубокой древности японцы возделывали корнеплоды, а в V в. до н. э. перешли к рисосеянию. Поэтому почти все древние японские праздники связаны с производством риса. Они приходятся на время обработки земли, высадки рассады, сбора урожая и т. п. и идут от того времени, когда существовал обычай молиться богам или их благодарить, писал основатель японской этнографической науки Янагида Кунио [135, с. 268].