Лорд Дансейни
ПРАЗДНЫЕ ДНИ НА ЯННЕ
Все было действительно так, как и было мне сказано. Как только я прошел через лес и вышел к берегу – я увидел корабль «Речная Птица», который был вот-вот го тов отдать швартовы.
Все занимались своими делами, как и положено ко манде. Матросы разворачивали паруса, которые понесут «Речную Птицу» по Янну. Капитан сидел тут же, на чи стой палубе, наблюдая за работой. Все распевали старинные песни, несущие спокойствие. Наступал вечер с его легкой прохладой с далеких гор, и подоспел ветер, которому тут же предстояло как следует поработать – наполнить уже изготовленные паруса.
С его помощью мы отправились в путь. А на середине! реки, где матросы спустили большие паруса, я понял, что настало время поклониться капитану и расспросить его обо всем, что он посчитал бы нужным рассказать мне . Боги из тех мест, откуда капитан, а он родом из Белзунда, были не кровожадны, снисходительны к людям, и земляки капитана с удовольствием им поклонялись. Про такую землю, как Европа, а тем более Ирландия, откуда был родом я, ни капитан, ни матросы не слышали. Они смеялись, говоря: «Нет таких мест во всей земле грез». Когда они перестали смеяться, я разъяснил, что фантазия любит витать в пустыне Купар-Номбо, близ прекрасного голубого города Голтоты Проклятой. Этот город по всем границам охраняется волками и тенями волков, он долгие-долгие годы остается безлюдным и пустынным из-за проклятия, которое однажды в гневе наслали боги, а потом то ли забыли про него, то ли то ли посчитали, что еще не время отзывать свою кару. Иногда в грезах я уношусь в далекий Пунгар Вис, город с красными стенами, бьющими фонтанами, торгующий с Островами и Тулом. Наконец я закончил свою речь и увидел одобрение в их глазах, хотя было заметно, что мне не поверили. Вечер закончился очень буднично – надо было договориться с капитаном о сумме, какую заплачу за путешествие, ежели их боги и «Речная Птица» благополучно доставят нас в обусловленное место.
Вечер неминуемо перетек в сумерки, палитра стала сереть, темнеть, пока разница между цветами стала уже незаметной человеческому глазу. Вся живность, по обеим сторонам реки поутихла, кто забился в нору, кто забрался на ветки. Воздух наполнился насекомыми. Особенно ясно напоминали о себе светящиеся маленькие жучки. Вахтенный матрос ответил на призыв природы и зажег фонари по всему кораблю. Светлое пятно двигалось по ослепленной реке, распугивая еще не укрывшихся на ночлег птиц и зверей.
Настал, час вечерней молитвы. Матросы на палубах опустились на колени и молились. Молились по очереди. Видно было, что на корабле люди множества религий. Каждый молился своим богам, хотя смысл был, скорее всего, один. Выделялась из всех молитва рулевого, казалось, что он молится за всю команду. Не обошел вниманием своим тихих Богов-покровителей Белзунда и капитан. Молитвы, собираясь в одну, поднимались в темное ночное небо к своему адресату.
Мне бы тоже пристало примкнуть к молящимся. Но что-то останавливало меня. Не хотелось молиться ни тихим богам капитана, ни богам кого-то из команды корабля. Я вспомнил только мне известного, забытого и одинокого бога джунглей. Его я и помянул в своей недолгой молитве.
Ночь, как всегда, опустилась внезапно. Так она опускается на людей, занятых делом, хотя людей праздных она зачастую тоже застает врасплох и заставляет вспомнить о величии звезд и Луны.
Рулевой с трудом боролся с наваливающейся на него дремотой. Но среди спящего царства моряков он стойко держался и удерживал корабль на середине фарватера. Он бормотал себе под нос какую-то песню, видно было, что она помогала ему бороться со сном.
К утру песня рулевого стихла. Кто-то из выспавшихся матросов сменил его у руля, а ночной страж реки спокойно отправился в объятия Морфея.
Настало время утренней трапезы. Как по заказу, сразу же после завтрака показался Мандарун. Теперь пришлось поработать всем. По команде капитана матросы поставили большие паруса. Корабль повернул и торжественно вошел в гавань к красным стенам Мандаруна. Матросы сошли на берег и стали собирать фрукты, а я в одиночестве направился к воротам Мандаруна. Охрана жила снаружи в нескольких убогих хижинах. Стоявший в воротах страж не излучал строгости, было видно, что его вахта символична. Даже его вид – длинная седая борода и очки – говорил об этом. Его оружие, старая ржавая пика, тоже не испугала бы никого. А слой пыли, покрывающий его и негрозное оружие, лишь дополнял спокойствие. Если не принимать во внимание такую стражу, то путь через ворота города был открыт. Мертвый покои разливался повсюду. Нехоженые улицы, ступеньки крылец, поросшие густым мхом; на рыночной площади бок о бок спали люди. Запах ладана и опия доносился из-за ворот, и единственный звук, нарушавший покой» – еле-еле слышный колокольный звон. Я обратился к часовому на языке жителей берегов Янна:
– Простите, но почему в этом городе не найти никого, кто бы не спал?
Он отвечал:
– Нельзя задавать вопросы часовому города, чтобы не разбудить горожан. Ведь когда горожане проснутся, боги умрут. А когда боги умрут, люди не смогут спать.
Мне показалось все: это очень странным, и я хотел продолжить расспросы, но тут внезапно он обрел воинственный вид и даже поднял свою пыльную пику, давая понять мне, что все сказал. Недоумевая, я побрел обратно на «Речную птицу».
Я еще раз оглянулся назад. За красными стенами поднимались высокие шпили.
Обсуждать красоту Мандаруна было неуместно. Город был действительно прекрасен.
Я вернулся на корабль, и вскоре мы снялись с якоря и поплыли дальше. Медленно выйдя из гавани, повернули и вышли на середину реки. Солнце уже приближалось к зениту, и на Янне раздавалось пение всей живности, обладающей способностью издавать звуки. В воздухе носились миллиарды разных насекомых. Мелкие твари с многочисленными ножками и прозрачными крылышками наперегонки носились по воде.
Для них солнечный день был самой жизнью, они не представляли существования своего без яркого света, лучей солнца. Непогожий день был для них карой божьей, а дождь подобен войне или эпидемии для человечества, уносящей в могилу все живое.
И все это на фоне фантастического танца разноцветных, разномастных бабочек. Все они, от мала до велика, выпорхнули из темных и влажных джунглей полюбоваться солнцем и порадоваться. То медленно, то быстро, обгоняя друг друга во влажном воздухе, они вышивали какой-то одним им понятный узор своими неземными крыльями, так танцует надменная королева далеких завоеванных земель, величественная в нищете и изгнании, – танцует где-нибудь в цыганском таборе ради куска хлеба, не поступаясь гордостью и не делая лишнего шага.
Жуки, совершая свой путь, тоже вносили свои звук. Но они неуловимы для человеческого уха. В их полете сквозила некая зависть к нарядно разодетым модницам бабочкам.
Бабочки рассказывали о многом – диковинных, разнообразных цветах и заброшенных поселениях, о ярких красках гибнущих джунглей. Человек не слышал их голосов. Их не различало человеческое ухо. Песня бабочек летела над рекой, над берегом, над лесом, привлекая только птиц – их извечных врагов. А иногда садились они на огромных восковых цветах растения, которое обвивается вокруг лесных деревьев; и их большие, яркие крылья полыхали на пестрых цветах, подобно тому, как переливаются на базарах чудесные шелка, расстилаемые ловкими купцами на удивление жителям славных Холмов Нура.
Солнце, этот дневной властелин, пригрело и сморило всех. И люди, и звери, и неведомые прибрежные чудовища задремали. Кто где Обитатели реки просто уткнулись в ил. Для своего капитана матросы соорудили прекрасный шатер. Сами же, оставив вахту, разлеглись под парусом, натянутом между двумя мачтами на манер навеса. Устроившись там поудобнее, они лениво перекидывались историями, рассказанными уже сотни раз. В основном, будучи людьми набожными, они говорили про богов, каждый про своего, пока не уснули мертвым сном. Капитан пригласил меня под сень своего шатра с золотыми кисточками, и там мы говорили. Поговорили про его корабль, про товары, которые он везет для продажи, про прекрасный Белзунд, про то, что он повезет обратно. Глядя на птиц и бабочек, убаюканный рассказом капитана, я заснул. И мне приснилось, будто я монарх и въезжаю в свою столицу под яркими флагами, и сотни музыкантов ублажают мой слух самыми изысканными мелодиями, слышна только их музыка.