Пражское путешествие гурмана
ГУРМАН, м. [фр. gourmand] — любитель и ценитель изысканных блюд.
Из словаря иностранных слов
Терпеть не могу людей, которые несерьезно относятся к вопросам принятия пищи. Это пустые люди.
Оскар Уайльд
Можно воображать, что знаешь Прагу, — и ничего в ней не знать. Можно обежать все ее музеи, все ее уголки, — и не услышать, не увидеть Праги. Десятки альбомов учат понимать ее архитектуру; они вводят вас в контрапункт ее старых черепичных крыш, похожих, если глядеть сверху, с вышки Староместской ратуши, на волнообразные следы морских прибоев в нагроможденных холмах прибрежного песка; останавливают вас на тесном городском ансамбле, где явственно, словно в палеонтологическом разрезе, наслоились друг на друга столетия; они разворачивают перед вами скульптурные фигуры поздней готики и барокко, украшающие город, — во всей напряженной стремительности их движений, резких поворотах плеч, вихрем развевающихся складках плащей и бегущих за вами следом странных необычайно выразительных улыбках. И все же вы пройдете предварительную школу грамоты в познанье Праги — только буквы алфавита, а как их складывать, как прочесть по ним слово, полное смысла, может научить лишь встреча с Прагой один на один, с глазу на глаз, — при долгом, многодневном странствовании по камням этого единственного в мире города.
Мариэтта Шагинян «Чехословацкие письма»
Как часто говорит мой папа, каждый по-своему сходит с ума. Это совсем не означает, что мир свихнулся, а лишь в несколько экспрессивной форме утверждает, что все люди разные и ко всему в жизни относятся тоже по-разному. И разница, бывает, достигает космических масштабов. Как говорил ироничный герой Никиты Михалкова Паратов из «Жестокого романса», «кому-то нравится арбуз, а кому-то и свиной хрящик»... Так вот, я — страшный любитель вкусно поесть, не просто есть, чтобы быть сытым, а вкушать настоящую вкуснятину, только при воспоминании о которой уже текут слюнки.
Любителя и ценителя изысканных блюд на французском, самом кулинарном языке мира, называют гурманом, но я не рискнул бы отнести себя к столь благородному сословию: мне довелось большую часть жизни прожить в провинциальных далях Советского Союза, где об изысканности еды имелось весьма смутное представление: сорта мяса делились только на свинину, говядину и редкую баранину, а из огромного набора таинственных пряностей и приправ для вкушаемой пищи знали только соль и черный молотый перец.
Нет, конечно, были в Советском Союзе национальные окраины — грузинская и прочие кавказские кухни, среднеазиатские развалы зелени и созревших на грядках овощей (у моей же тещи, например, в благодатной Сибири, помидоры никогда не вызревали, а помещенные в темень под кровать прямо от твердо-зеленого цвета переходили сразу к неприятно черному, что и дало повод называть сибирские просторы краем вечно зеленых помидоров), были какие-то молдавские и украинские острые чесночные блюда с почти экзотическими в Сибири и Казахстане «синенькими», была где-то прибалтийская кухня с копченым угрем, которого я так ни разу в жизни и не попробовал, были огромные чаши икры — и черной, и красной, балыки, семга, карбонаты, но… «мимо носа носят чачу, мимо рота алычу», — пел опальный поэт, и это не было просто поэтической метафорой.
Единственный город в той прошлой моей жизни, в котором воздух всегда источал запахи вкусной еды, был Ташкент, которому навечно присвоили знаменитый титул — «город хлебный». Да, там на каждом углу, на дымке над раскаленными углями шкворчали и истекали жирком палочки шашлыков и люля-кебаб, а в огромных казанах томился плов, от запаха, вернее, аромата которого сбивалось дыхание и учащался пульс. Кому-то доставалось от этих щедрот, но большинство в стране самого крупного социального эксперимента вкушало нечто неопределенное, именуемое «сбалансированным питанием», от которого если нельзя было умереть, то и жить не очень хотелось.
И вот произошли невероятные перемены, рухнули границы, распалась огромная, как растянутая гармонь, империя, бившая на картах мира прямо в глаза своим невероятно ядовитым красным цветом, рассыпалась в один день, словно соломенный домик горемычного поросенка, превратившись на новой карте в цветное лоскутное одеяло, и миллионы людей получили возможность без всякого одобрения партийных органов выезжать (слово-то какое!) за границу и не только повидать архитектурные памятники, музеи, картинные галереи и торговые ряды всех частей света, но и отпробовать от огромного изобилия и невероятного разнообразия кулинарных щедрот, выбирая себе по вкусу, который только сейчас, может быть, и стал появляться, пробиваясь робким зеленым ростком, будто бы на вновь орошенной, недавно еще выжженной пустынной земле.