— Что это? — спросил Чингиз, когда голос умолк.
— Это — Николай Гумилёв. "Зараза". Париж, октябрь 1907 года. Забавное совпадение, правда?
— Встать.
Существо встало. Цепь звякнула, свисая с широкого кожаного ошейника с металлическими шипами.
— Раздевайся.
Существо неторопливо принялось скидывать с себя лохмотья. Скинуло.
— Подними руки. Повернись кругом.
Ба! Да это же — девка.
Ну, во всяком случае, существо женского пола.
А тоща-то как, батюшки-светы! Хотя — да. С червячков-то оно того, не разжиреешь.
Когда она сделала два оборота вокруг оси, медленно, без спешки, с поднятыми руками, Чингиз отбросил лопату и шагнул к ней.
— Стой.
Она остановилась, Чингиз снял с неё ошейник. Цепь глухо ударилась о землю. Чингиз повернулся к Ёке.
— Проводи её в контору. Там должны быть костюмы для покойников. Подыщи что-нибудь.
— С нами? — изумился Ёка.
— Чистая, — ответил Чингиз. — Информация.
— А! — сказал Ёка и махнул рукой. — Айда за мной.
Она не сдвинулась с места. И тогда Ёка взял её за локоть и повёл за собой. Она не сопротивлялась.
Ах, да! Конечно же. Чистая, — в смысле не заразная. И знать кое-что должна. Мемуар из бытия упырей. Понятно.
— И много вас тут таких? — спросил я её в спину.
Ёка остановился и с интересом взглянул на неё.
Она полуобернулась.
— Сейчас — нет. Часов через шесть будут. Они тут на молитву ходят, неподалёку.
— Это — потом, — сказал Чингиз. — Идите.
Обернулся ко мне.
— Посмотри тут. Пока я искать буду. И не на меня, а вокруг.
Я кивнул и направился к воротам.
Когда Ёка и тощая переодевшаяся в не пригодившееся покойникам вернулись, Чингиз задумчиво качал в ладони осколок надгробия килограмма на полтора весом.
— Возвращаемся.
Когда мы спустились к Слуде, нашей подводной лодки на месте не оказалось. Только причальный конец со следами перерезания острым предметом.
Мы посмотрели на обрез. Затем зачем-то потрогали его руками. Глупо, но понятно. Увы. Надежда на спокойное возвращение повернулась к нам гузном и показала коричневое пятнышко.
Мёртвый город оказался удивительно оживлённым местом.
— Как тебя зовут? — спросил Чингиз.
— Последний год меня подзывали, дёргая за цепь.
— Упыри совсем не произносят ни звука?
— Кто? А, мутанты. Нет.
— А до того, как ты попала в плен, тебя как-то называли?
— Когда началась эпидемия, я попала в банду лесбиянок. Там меня прозвали Щука. Я кусалась, когда меня хотели трахнуть.
— Но не выгоняли?
— Нет. Я умела чувствовать опасность и пищу. Говорили, у меня хорошо развита интуиция.
— А этим мертвякам ты зачем понадобилась?
Щука пожала плечами.
— Иногда надо было сделать тонкую работу. Отпереть железную дверь, достать из узкого лаза всякое такое…
— Тебе нравилось здесь?
Щука посмотрела на Чингиза.
— Понятно, — сказал Чингиз. — Выбраться хочешь? Тогда посоветуй.
— Ночью здесь опасно. Группы мутантов ходят быстрее. И не только они. Крысы. Много. Большие. Мутантов они боятся. Те их каким-то образом делают неподвижными на расстоянии и едят. И разное другое происходят.
— Мутанты — молятся? Кому?
— Это я так называю. Они держатся вместе группами, ходят по своим маршрутам и в тех местах, где им это нужно, ложатся на землю и лежат. В других местах прижимаются к металлическим конструкциям и стоят. Не обычно стоят и не обычно лежат. Потому я так и называю — молятся. Похоже.
А посоветовать… Я знаю мало. Может, садовник-огородник что посоветует? Он умный.
— А это ещё кто?
— Живёт он тут. На бывшей щёточной фабрике. Там, за кладбищем, рядом с антеннами. Моя группа мутантов к тем антеннам молиться ходила. И к телецентру тоже. Есть там один дом рядом, туда и другие группы ходили… Когда меня вели к антеннам за кладбищем, он шёл вдоль стены со своей стороны и мы говорили. Просто так, ни о чём, просто чтобы услышать человеческий голос.