— Привет, Дорис, — произнес священник. — Вы хотели меня видеть?
Она не ответила. А Тайлер сказал:
— Прошу вас, входите.
Но тут произошло что-то очень странное: сделав шаг назад, он испытал чувство, действительно его потрясшее: на краткий миг перед ним возникло видение, что он дает ей пощечину — хрясь прямо по ее подобострастному лицу. Дорис села, и, хотя он мог бы сесть на стул напротив нее, он предпочел снова усесться за письменный стол.
— Я надеялась, — сказала она, — когда встретила вас в Холлиуэлле, что мы сможем поговорить о том, что меня беспокоит.
— Простите, Дорис, — извинился Тайлер. — Мои мысли были заняты целым рядом вещей.
— Когда что-то не в порядке с вашим ребенком, вполне естественно, что вы расстроены, — откликнулась она.
— Не в порядке? — переспросил он. Неужели уже весь город занят пересудами о его дочери?
— Эти боли в животике. Даже легче было бы, если бы это был кишечный микроб. По крайней мере, вы бы знали.
Тайлер кивнул, вспомнив про пепто-бисмол.
— Так скажите мне, что вас беспокоит. — Он хотел произнести это как можно дружелюбнее, но его одолевала страшная усталость.
— Я опечалена.
— Мне очень жаль, Дорис.
Минуту спустя он спросил:
— Что же печалит вас, Дорис? Вы сами знаете причину?
— Всё, — ответила она.
— Понимаю. Ох, вот беда, — сказал Тайлер, постукивая пальцами по губам. — Мне очень жаль.
— Во всем мире, — добавила Дорис. И без какого бы то ни было иного предупреждения, кроме слегка покрасневших глаз, начала рыдать.
Он отвел глаза:
— Дорис, вы знаете…
И подумал: «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните завет Христов».[16] Тайлер не мог придумать, что ей сказать. Он чувствовал себя обессиленным усталостью и вспомнил, как в прошедшие месяцы, проезжая мимо компании автодилеров в Холлиуэлле, завидовал продавцам, которым, как можно полагать, не приходится нести столь непосредственную и прямую ответственность за человеческие души. («А где же там призвание, хотела бы я знать», — мог он себе представить удивление своей матери.)
— Меня печалит Чарльз, — сказала Дорис.
— Понимаю, — откликнулся Тайлер. — Ну что ж…
Это осложняло дело. Чарли Остин был главным диаконом церкви, человеком настолько замкнутым, что, на взгляд Тайлера, это граничило с дурными манерами, и Тайлер, насколько это было возможно, оставлял его в покое.
— Я его все время раздражаю.
Тайлер опустил руки на колени и там крепко сжал ладони вместе.
— Дорис, — начал он, — в семейной жизни случаются трудные периоды. У большинства семей.
Она ему не ответила.
— Возможно, вам хорошо бы почитать автобиографию святой Терезы из Лизьё, — посоветовал он. — Я порой читаю ее по ночам; с первого взгляда она может показаться довольно истеричной по тону, и, разумеется, она очень католическая, но Тереза пишет о монахине, которая раздражает ее щелканьем бусин в своих четках…
— Он меня бьет. — Подбородок у Дорис дрожал.
— Он вас бьет?
Мелкие складки на наморщившемся подбородке женщины неожиданно заставили его подумать о картофельном пюре.
— Ох, — произнес Тайлер и поерзал в кресле. — Неужели?
— Я ничего не придумываю, — сказала Дорис. В голосе ее звучала обида.
— Ну конечно же нет!
Тайлер так недавно сам испытал тот же потрясший его импульс, что полагал сомнения напрасными. Никогда ведь не знаешь, что происходит у людей дома. Его профессор, Джордж Этвуд, так и говорил ему в семинарии: ты никогда, никогда не знаешь.
— И часто? — спросил Тайлер.
Кончик носа у Дорис покраснел.
— Разве это имеет значение?
— Но представляет ли он опасность для вас? Или для детей?
— Вы что же, думаете, что я мать, которая может допустить, чтобы ее дети были в опасности?
Тайлер достал из коробки на письменном столе бумажный носовой платок и наклонился с ним вперед:
— Ни на секундочку, Дорис. Но я считаю ситуацию серьезной. Согласится ли Чарли проконсультироваться?
— Чарли убил бы меня, если бы узнал, что я к вам приходила.
Тайлер взглянул на прогибающуюся под тяжестью книг полку, на заваленный бумагами стол, потом снова обратил взгляд на Дорис. На ее щеках появились два розовых пятна.
— Ох нет, не буквально. — Она произнесла это с таким отвращением, что он откинулся назад. — Он так злится. Ни с того ни с сего. Вчера ветром захлопнуло дверь, так он начал орать.