Он тяжело вздохнул. Нелегка участь того, кто, как он, боится всех четвероногих. В сущности, боялся он одних только коз. Он нипочем не боялся бы ни лошадей, ни собак, ни кошек, будь он уверен, что это не козы, прикинувшиеся другими животными. Но в этом он никогда не был уверен. Так что ему все равно было так же несладко, как если бы он боялся всех четвероногих.
Бесполезно было бы ему вспоминать о том, какой он сильный и как неопасны эти низкорослые крестьянские лошадки. Такие мысли не помогут тому, у кого душа опалена страхом. Тяжкая это вещь — страх, и нелегка участь того, в ком он угнездился.
Как ни странно, но он все-таки миновал этот лошадиный ряд. Последний отрезок пути он одолел в два больших прыжка и, забежав на кладбище, захлопнул за собой железную калитку, остановился и погрозил лошадям кулаком:
— Окаянные, дрянные, проклятые козлы!
Он всех животных называл козлами, иначе он не мог. И это было весьма неразумно, потому что из-за этого он и сам получил прозвище, которое было ему очень не по душе. Все, с кем он встречался, называли его Козлом.
Он не хотел, чтобы его так называли. Он предпочел бы, чтобы его называли настоящим именем, но его настоящее имя в этих местах, похоже, никому не было известно.
Он постоял немного у калитки, радуясь тому, что так ловко уберегся от лошадей, а потом двинулся в глубь кладбища. Он останавливался и кланялся каждому кресту и каждому надгробному камню. Но теперь он делал это не из страха, а от радости, что вновь повстречался со своими старыми и добрыми знакомцами. Лицо его преобразилось, стало кротким и приветливым. Те же кресты, те же надгробья, какие он много раз встречал прежде. До чего они похожи между собой! Он узнает их! И он должен поздороваться с каждым из них.
Ах, до чего любы ему кладбища! Здесь никогда не пасутся животные, и люди здесь не насмехаются над ним. Тут он чувствует себя лучше, чем где бы то ни было, потому что тут всегда пустынно, вот как сейчас, а если даже и есть люди, то они не докучают ему. Конечно, ему известны и другие красивые места, лужайки, сады, которые нравятся ему даже больше, но в них он никогда не испытывал такого покоя. Их и сравнить нельзя с кладбищем. Кладбище даже лучше, чем лес, потому что лесное безлюдье пугает его. А на кладбище тихо, как в самой глухой чаще, и в то же время тут он не остается без компании, потому что под каждым холмиком, под каждым крестом спят люди. Как раз такая компания и требуется ему, чтобы не чувствовать одиночества и тревоги.
Он направился прямо к разверстой могиле. Он шел туда отчасти потому, что там стояли группой деревья, дававшие тень, а отчасти потому, что любил общество. И он, должно быть, рассудил, что этот мертвец, только что положенный в могилу, сумеет куда лучше скрасить его одиночество, чем те, кто спит в них уже давным-давно.
Он согнул колени и уперся спиной в большую песчаную кучу, высившуюся рядом с могилой. Ему удалось водрузить мешок поверх этой кучи, а затем он отстегнул толстые кожаные ремни, стянутые на спине.
Предстоял долгий день, день отдыха, и он скинул с себя даже тулуп. С чувством огромного облегчения уселся он на траву около самой могилы, так что его длинные ноги в гетрах и грубых высоких зашнурованных башмаках свесились внутрь ямы.
Долго сидел он так, не спуская глаз с гроба. Когда в тебе живет такой страх, нелишне будет проявить особую осторожность. Но гроб стоял без движения, и заподозрить в нем какую-нибудь ловушку было невозможно.
Убедившись в полной своей безопасности, он сунул руку в боковой карман мешка и вытащил оттуда скрипку и смычок. Одновременно он кивнул лежавшему в могиле мертвецу. Раз уж он лежит так тихо, то сейчас услышит что-то очень красивое.
Такое случалось с ним не часто. Мало кому доводилось слышать его игру. В тех усадьбах, где на него науськивали собак и называли Козлом, он никогда не прикасался к скрипке. Но случалось, что он играл в какой-нибудь избе, где разговаривали тихо и двигались бесшумно и где никто не спрашивал его, хочет ли он купить козлиную шкуру. В таких местах он обычно вынимал скрипку и начинал играть. Это было признаком величайшего доверия, какое только он мог проявить к человеку.