Этого он не мог вынести и перестал играть. Что скрыто за этими мелодиями? Что?
Тьма не отступала перед ними, но самое ужасное было то, что, как ему казалось, если он не пройдет со своей скрипкой до последней границы этой тьмы, она снова окутает его и сомкнется вокруг него навсегда.
Он играл, полузакрыв глаза, но теперь он приподнял веки и вернулся в мир действительности. И он заметил Ингрид, которая все время стояла тут, слушая его.
И он спросил ее, не надеясь на ответ, но стремясь хотя бы ненадолго отодвинуть новое приближение тьмы:
— Когда я в последний раз играл это?
Ингрид стояла, дрожа всем телом. Она приняла решение. Что бы ни случилось, он должен узнать правду. Что бы ни случилось, она откроет ее ему.
Она отчаянно боялась, но была тверда и полна решимости. Теперь ему не удастся больше бежать от нее. Теперь он больше от нее не ускользнет. Но при всей своей решимости она все же не смогла сказать Хеде напрямик, что он играл такие мелодии, когда был не в своем уме, и потому ответила уклончиво:
— Ты обычно играл их нынешней зимой у себя дома, в Мункхюттане.
Всюду сплошные тайны, подумал Хеде. Почему эта девушка говорит ему «ты»? Она не простолюдинка, прическа у нее как у барышни — волосы зачесаны кверху и завиты мелкими буклями. Платье у нее из домотканой материи, но на шее кружевная косынка. Кожа белая, и руки маленькие. Это тонкое лицо с огромными мечтательными глазами едва ли может принадлежать крестьянке. Память Гуннара Хеде ничего не подсказывала ему насчет этой девушки. Так почему же она обращается к нему на «ты»? Откуда она знает, что он играл эту мелодию у себя дома?
— Кто ты? Как тебя зовут? — спросил он.
— Я — Ингрид, та самая, которую ты повстречал в Упсале много лет назад и посоветовал ей не отчаиваться из-за того, что она не умеет ходить по проволоке.
Этот период относился к прошлому, которое уже прояснилось для Хеде. Он сразу же вспомнил девушку.
— О, как ты выросла, Ингрид! — сказал он. — И какая ты стала хорошенькая, нарядная! И какая красивая у тебя брошь!
Он долго вглядывался в эту брошь. Ему казалось, что он узнает ее. До чего она похожа на брошь из эмали и жемчуга, которая принадлежит его матери.
Девушка, не колеблясь, ответила ему:
— Эту брошь я получила в подарок от твоей матери. Ты наверняка видел ее раньше.
Гуннар Хеде отложил скрипку в сторону и подошел к Ингрид. Он спросил запальчиво:
— Что все это значит? Как все это понимать? Почему ты носишь ее брошь? Почему мне ничего неизвестно о твоем знакомстве с моей матерью?
Ингрид до того перепугалась, что лицо ее стало почти серым от страха. Она предвидела, каков будет его следующий вопрос.
— Я ничего не знаю, Ингрид. Я не понимаю, почему я здесь. Я не понимаю, почему ты здесь. Почему я ничего не знаю и не понимаю?
— О нет, не спрашивай меня! — Она отпрянула от него и подняла руки, словно защищаясь.
— Ты не хочешь мне сказать?
— Не спрашивай, не спрашивай!
Он крепко сжал ее запястья, вынуждая открыть ему правду:
— Говори! Я ведь в здравом уме! Почему есть вещи, которых я не помню?
Она заметила в его взгляде что-то мрачное и зловещее. Он уже знал, что она ему скажет. Но она понимала, что это невозможно — сказать человеку, что он был сумасшедшим. Это оказалось гораздо труднее, чем она предполагала. Это было попросту невозможно.
— Говори! — повторил он.
Но она чувствовала по его голосу, что он не хочет этого слышать. Он убьет ее, если она ему это скажет.
Ингрид призвала на помощь всю свою любовь и, глядя Гуннару Хеде прямо в глаза, произнесла:
— Ты был не в своем уме.
— И долго?
— Не знаю точно. Года три или четыре…
— Я был совсем сумасшедший?
— О нет, нет! Ты покупал, продавал, торговал на ярмарках.
— В чем же тогда выражалось мое сумасшествие?
— Ты боялся.
— Кого?
— Животных…
— Коз, наверное?
— Да, главным образом коз.
Все это время он крепко сжимал ее запястье. Но тут он резко отшвырнул ее руку. Он в страшном гневе отвернулся от Ингрид, точно она коварно преподнесла ему злобную клевету.
Но это чувство отступило перед другим, которое ранило его еще глубже. Четко, как на картине, возникла перед его глазами фигура рослого далекарлийца, согнувшегося под тяжестью огромного мешка. Он хочет войти в крестьянскую избу, но навстречу ему выбегает маленькая жалкая собачонка. Он останавливается и беспрестанно кланяется этой собачонке, не решаясь войти, пока какой-то парень, хохоча, не появляется на пороге избы и не прогоняет собачонку.