Нам! Нам, дорогие вы наши, не вам! Нам! Они хранятся у нас дома! И уже слишком поздно. Судьба других людей мыслителям чужда. Ох и удивятся же они, когда с опозданием обнаружат, что эти другие вдруг исчезли. Если бы речь шла об одной-единственной мысли! Тогда и оправдываться не бы стоило. Оправдание они получили бы в качестве рекламного подарка. Они навыдумывают всякой всячины, а потом спокойно перебирают варианты возможных санкций и лет этак через пятьдесят-семьдесят все еще будут осыпать нас упреками. Да, они десятилетиями будут упрекать нас за то, что сами же и выдумали, а мы согласились делать! Так было всегда. Мы первые, кому надо покаяться в том, что они нам навязали. В старой маскировочной одежде мы сгрудились перед выставленными ими заграждениями, которые они слишком уж охотно убирают. Вот с треском ломается первое заграждение, рвется в клочья предостережение. Очень хорошо! Но и мыслители лопаются от своих мыслей, которые они добровольно в себя напихали, словно мясной фарш в колбасную оболочку, они, наши дорогие мысленосители, лопаются еще до того, как основательно поразмышляют над вопросом, кому бы еще протянуть свою мирную, по-женски красивую руку помощи, и сегодня, и завтра. Вот она, мысль! Уже на подходе! И другие тянутся следом! Только в какую вот посудину прикажете их собирать?
С моих губ слетают эти и другие сентенции, словно богини в боевых доспехах. Им, мыслителям, это нравится, теперь они научились даже опережать свои мысли! Зато мы можем брать себе в жены известных певиц! Наши жены и впрямь красивее, чем у них. Я это понял, когда увидел вас, госпожа писательница! Вы хоть знаете, как выглядите? Мы просто не можем без приказов, поэтому им, этим колоссам духа на глиняных ногах, что нынче вновь разглагольствуют на каждом углу и подпиливают ножки стульев сильных мира сего, поэтому им, говорю я, приходится вылезать из своих постелей, одеваться, выступать на радио, жечь глаголом сердца, готовить бомбу замедленного действия, вспышку эпидемии! Ночью, вечером, утром нас будят их скрипучие шаги, им ведь сперва нужно натянуть на себя свое оружие, свои трескучие слова, которые производят такой шум, что невозможно заснуть. Даже их сны сопровождаются шумом и гамом. Шум нарастает, пока не затрещат, лопаясь, стадионы, пока из них, словно из артезианских колодцев, не зафонтанирует кровь. Сколько парней, связанных неразрывными узами, собирается на стадионах, чтобы развлечься! Тысячи! Лавина людей! Почему они прут туда, куда их никто не гонит? Потому что попасть на стадионы не стоит никакого труда? Потому что дорогу указывают рекламные щиты? Нерешительные остаются в прошлом. Робкие тоже.
Надо считаться с энергией неупорядоченной толпы, толпа тоже хочет иметь свои звездные часы, ей не по нраву аполитичность и разобщенность. Такие вот часы, какие сейчас вы переживаете со мной, я имею в виду вас, коллега. Нет, не со мной! Мыслители всегда будут обособляться и при этом чувствовать свое превосходство, даже когда смотрят матч команд второй лиги. Будут ужасно переживать, а потом подолгу просиживать в кафе «Лес ужасов». Мы для них безликая масса, ничтожные людишки. И это при том, что мы уже давно демонстрируем им свое значение, не дожидаясь, когда они дойдут до этого своим умом. Мы решительно идем навстречу, никуда им от нас не деться! Мы научим этих мыслителей-тугодумов, что ходят в магазины с кредитными карточками, думать так, как надо, а не так, как им хочется.
Жертва (прерывая). Не Крёлль ли это приближается к нам на своем авто? Разве все мы не сидим в одном автобусе, в который, как нередко бывает на его победной дистанции, он сейчас врежется? Разве, имея самый лучший стартовый номер, он не долбанет нас на полном ходу? Неужто мы все еще целы и невредимы? Увы, мы ведь возникли перед ним из ничего. Он не виноват. Он просто не мог нас видеть.